Агент Прокофьева позже рассказывал композитору, что он был «разочарован невзрачным видом Витгенштейна»
[347] и не скрывал удивления, что существуют люди, способные заплатить за концерт 5000 долларов. Прокофьев, со своей стороны, был поражен, как ловко Пауль управляется левой рукой за обедом, и защищал его впоследствии, говоря: «А что, вы воображали, что он приедет во фраке и с орденами?»
[348] Вечером в доме Прокофьева они с Паулем сели за фортепиано. Пауль продемонстрировал свою технику на примере Шопена, Моцарта и Пуччини, и Прокофьев спросил его: «Послушайте, что толкнуло вас заказать мне концерт, когда вот какую музыку вы любите?»
[349]Пауль ответил, что ему нравится, как Прокофьев пишет для фортепиано, и он надеется на технически интересную вещь. Композитор сел за рояль и сыграл две темы, которые могли бы войти в концерт для Пауля. Он специально попросил его прослушать их несколько раз, прежде чем выносить суждение, но уже после первого раза Пауль воскликнул: «Вы можете играть их два месяца, я все равно ничего не пойму»
[350].
После такого тернистого начала Пауль успокоил Прокофьева, сказав, что по условиям заказа он может писать что пожелает, на свое усмотрение. Жена Мейерхольда позже призналась Прокофьеву, что ей понравилось, «как он с такой любовью играл. Я чувствовала по его духу, что ему, верно, пришлось потерять руку на войне»
[351]. Но Прокофьева игра не впечатлила, и он ответил: «Я не вижу особенного блеска в его левой руке; может, его несчастье неожиданно обернулось в счастьем, так как с левой рукой он все-таки уникум, а если бы были обе, то он, может, и не выбился бы из толпы пианистов среднего разряда».
Паулю понравились Мейерхольд и его жена, несмотря на предрассудки по отношению к большевикам, но больше они никогда не встречались. В 1938 году приспешники Сталина закрыли театр Мейерхольда в Москве и убили Зинаиду. Мейерхольда арестовали, его пытали и застрелили в тюрьме по обвинению в «троцкистском активизме».
В январе 1931 года, через четыре месяца после первой встречи с Прокофьевым, Пауль случайно поскользнулся на улице, сломал ногу и повредил кровеносный сосуд, образовалась гематома. 20-го он выступил в Вене с концертом Корнгольда с загипсованной ногой, а в марте все еще ковылял в шине, когда прочел в газете, что Прокофьев приезжает играть в Вену. Тут же он отправил письмо, приглашая композитора остановиться не в отеле Imperial, а в Пале:
У вас будет собственная комната с фортепиано, никто вас не потревожит. Мой принцип заключается в том, что гостям в этом доме нужно только предупредить, если они захотят, чтобы их разбудили утром, или если им понадобится кофе или чай, или они будут к обеду и так далее, и кроме того, они живут здесь так, как жили бы в гостинице или пансионе
[352].
Прокофьев чудесно провел время, играя с Паулем дуэты Шуберта на фортепиано, и вернувшись в Париж, он начал думать над концертом для левой руки. Пауль попросил его написать что-то, что будет «понятнее Штрауса, и не таким детским (с технической точки зрения), как Франц Шмидт»
[353]. Фортепианный концерт № 4, как он назывался, был вчерне закончен в конце июля 1931 года, но композитор остался им недоволен. Работа эмоционально сдержанная, чувствуется, что Прокофьев не вложил туда душу. С самого начала он строил планы (втайне от Пауля) превратить ее в концерт для обеих рук, как только исключительный договор Витгенштейна истечет. 11 сентября он отправил работу Паулю, сопроводив запиской, из которой становится понятно, что он не знает, как Пауль отреагирует:
Надеюсь, концерт покажется вам удовлетворительным с точки зрения пианиста и с точки зрения баланса между фортепиано и оркестром. Не могу даже предположить, какое музыкальное впечатление он произведет на вас. Трудная проблема! Вы музыкант XIX столетия — а я XX века. Я пытался сделать его насколько возможно прямолинейным, вы же, в свою очередь, не судите слишком поспешно, и если какие-то отрывки покажутся сначала трудноперевариваемыми, не торопитесь выносить суждений, подождите немного. Если у вас есть предложения по улучшению работы, пожалуйста, не медлите и сообщите мне
[354].
Если верить автобиографии Прокофьева, Пауль ответил прямо: «Спасибо за ваш концерт, но я не понимаю ни одной ноты и играть не буду»
[355]. Письмо с тех пор пропало, и хотя Пауль вполне мог написать такие слова, в письме содержалось определенно больше, поскольку композитор и пианист остались в теплых и сердечных отношениях. В письме через три года Прокофьев спросил, не будет ли тот против, если он преобразует свою работу в концерт для двух рук. «Учитывая прекрасные отношения, которые существуют между нами, и не желая делать что-то неприемлемое для вас, я подумал, что сначала надо посоветоваться с вами»
[356]. Пауль ответил, что Прокофьев не прав, если думает, что концерт ему не понравился. «Это не так, — писал он. — Ваш концерт, или по крайней мере его значительная часть, мне понятен, но существует огромная разница между стихотворением, которое мне не нравится, и стихотворением, которое я не могу понять до конца»
[357].
Когда Прокофьев передал работу, Пауль подтвердил запиской, что пришлет 3000 долларов — оставшуюся часть гонорара. Ответным письмом Прокофьев его поправил: «Вы должны мне не 3000 долларов, а 2250 — то есть 2500 минус 10 %, которые берет Кугель [ваш агент]»
[358]. До этого момента Пауль понятия не имел, что Прокофьев и Астров согласились на 5000 долларов. Агент сказал ему, что гонорар составит 6000 долларов с выплатой двумя частями. Когда Пауль обнаружил план ограбить его на 1000 долларов, то пришел в ярость и тут же уволил агента. Вскоре после этого он подписал договор с музыкальным журналистом и импрессарио Паулем Бехертом, и когда тот бежал в Америку в декабре 1932 года, не оплатив своих долгов, Пауль временно остался вообще без представителя.
Немало часов Пауль провел за работой Прокофьева, но так и не понял музыку и никогда не исполнял ее. Первое исполнение (пианистом был Зигфрид Рапп) состоялось в Берлине в сентябре 1956 года — через три с половиной года после смерти композитора. Что касается версии для двух рук, Прокофьев так за нее и не взялся, и все еще сомневался по поводу качества работы: «У меня у самого не установилась точка зрения на нее, — писал он в автобиографии, — иногда она мне нравится, иногда нет»
[359].
