В пять лет вследствие кори и дифтерии зрительный нерв Хильды был поврежден; зрение ухудшилось и продолжало ухудшаться до тех пор, пока она совсем не ослепла. Когда Пауль с ней познакомился, она была слабовидящей, но так умело это скрывала, что он даже не догадывался о ее проблемах. Позже, когда зрение значительно упало, она все еще могла смотреть людям в глаза, уверенно играть на фортепиано и живо передвигаться по дому, не натыкаясь на вещи. Гости часто не знали о ее слепоте. Некоторые даже считали, что она притворяется. Из-за слабого зрения она пристально смотрела большими темными глазами в лица людей. Мужчины находили это привлекательным, так же как поколением раньше Малер, Цемлинский, Климт, Кокошка, Верфель и Гропиус уступили чарам Альмы Шиндлер, «самой прекрасной девушки в Вене»: легкая глухота вынуждала ее внимательно смотреть на губы мужчин, когда они говорили.
Осенью 1934 года Хильда поступила на курс фортепиано в Новую венскую консерваторию. Пауль мечтал учить старших студентов после успеха с другом Людвига Рудольфом Кодером в июне 1929 года. График его выступлений был напряженным, а ему никогда не удавалось справиться с нервами. Он не умел отдыхать, нужна была хоть какая-то работа, чтобы заполнить часы между репетициями и выступлениями. С 1932 года он работал, без гонорара, музыкальным критиком-ассистентом в Neues Wiener Journal. Редактору приходилось временами обуздывать его несдержанные обзоры, но тот факт, что он никогда не выставит счет за свои услуги, делал его привлекательным работником.
И хотя Пауль презирал критиков, теперь, восхищаясь Лешетицким и Лабором, он мог поставить «великих учителей» на равных с «великими исполнителями», а позанимавшись с Рудольфом Кодером, он взял несколько частных учеников. В октябре 1930 года его приняли, при содействии Франца Шмидта, на неоплачиваемое место в Высшей школе музыки. Эрих Корнгольд посоветовал ему написать заявление на прием в штат:
Я потерял правую руку на войне и вынужден стать исключительно леворуким пианистом; и так я несколько лет давал концерты и у нас, и за границей. Мне пришлось кое в чем изменить стандартную технику игры, которую преподал мне Лешетицкий, но тем не менее я верю, что могу с успехом учить студентов, у которых две руки…
[377]
Франц Шмидт предупредил Пауля, что в академии хватает преподавателей фортепиано, и ему, скорее всего, откажут. На собрании профессорско-преподавательского состава было записано: «И советник доктор Маркс, и профессор Майрекер ссылаются на замечательный музыкальный талант Витгенштейна (с чем согласился ректор) и на его уже доказанные преподавательские способности, однако другие предупреждают о нервозности, которая почти граничит с болезнью»
[378].
Как и ожидалось, Паулю отказали, но через год его приняли на неоплачиваемый пост преподавателя фортепиано в Новую венскую консерваторию, частное образовательное музыкальное учреждение, снимавшее несколько классных комнат у Общества друзей музыки (Gesellschaft der Musikfreunde), знаменитого венского музыкального общества, в Musikverein на Химмельпфортгассе. По общему мнению, Пауль был необычным учителем. Он не позволял студентам уходить на каникулы, и когда Консерватория закрывалась, требовал, чтобы они приходили на уроки в Пале или, летом, в его дом на Нойвальдэгг. «Я люблю преподавать, — говорил он. — Когда у меня есть одаренный ученик, я по-настоящему счастлив»
[379]. Он не таскал учеников за волосы и не давал им затрещин, как Людвиг, но часто терял самообладание. Если они ошибались, Пауль мог смахнуть их руки с клавиатуры, когда они играли, или выбросить и разорвать ноты. Чаще всего он ругал за то, что они делают ошибки, которые уже научились исправлять. Одна ученица вспоминала:
Во время урока и пока вы играли, учитель всегда бродил туда-сюда по огромному залу. В Нойвальдэггском Пале, прекрасном летнем доме, он мог выйти прямо в Венский лес и пропасть. Можно было подумать, что он ушел и не слышит, но стоило допустить малейшую небрежность, и он мог нагрянуть, как гром и молния, с перепачканными ботинками. Он не переживал по поводу грязных ботинок, совсем не замечал этого
[380].
Большая часть времени уходила на правильную постановку пальцев, и ученику надо было сидеть тихо, пока Пауль закрывал глаза, и культя его руки дергалась, пока он думал. Он все еще чувствовал пальцы правой руки и мог разработать наилучшую их постановку и представить, как они движутся по клавишам. Чтобы выбрать новый этюд, учеников просили играть с листа басовую линию, пока Пауль играл партию правой руки левой рукой — и потом то же самое наоборот. Может быть, именно во время этого упражнения он соблазнил Хильду Шания. Позднее Хильда вспоминала, что Гермина сидела как безмолвная дуэнья на некоторых уроках, но она не могла присутствовать все время.
Помня, к чему привело вмешательство Гретль в историю с Бассией два года назад, Пауль был убежден, что на этот раз не надо никакого аборта, ребенок должен родиться, но ни сестрам, ни брату ничего знать не надо. Хильда переехала в квартиру в маленьком доме на Герстхоферштрассе с видом на Тюркеншанцплатц. Квартира была записана на имя ее отца, но арендную плату платил Пауль, он же нанял ей служанку. 24 мая 1935 года родилась их дочь, Элизабет — названная, очевидно, в честь покойной императрицы «Сисси», которую заколол анархист, когда она поднялась на борт парохода на Женевском озере в сентябре 1898 года. Можно подсчитать, что от первого официального урока Хильды до неформального общения прошло совсем немного времени. Она стала студенткой Консерватории осенью 1934 года, а ребенка родила в конце мая 1935 года. Элизабет была зачата вскоре после первого урока у Пауля.
Тайну Хильды и ее дочери держали за семью замками. О ней знали только слуги Витгенштейна, но их хорошо обучили держать язык за зубами. Обычно по вечерам шофер вез Пауля на виллу Хильды на Герстхоферштрассе и обратно. Он не спрашивал, куда ехать, все было известно и так. Через месяц после рождения Элизабет Хильда играла сонату Бетховена на концерте учеников Пауля в Консерватории, но потом она, кажется, бросила заниматься и отказалась от амбиций выступать на публике. Не прошло и двух лет, как 10 марта 1937 года родилась вторая дочь, Иоганна. Тайна продолжала оставаться тайной.
Отца Хильды вся эта история не радовала. Франц Шания, угрюмый и замкнутый, с тяжелым характером, кипел от ярости: он был на три с половиной года младше Пауля и всей душой его ненавидел. Он не простил его за то, что тот соблазнил и обрюхатил его дочь и отказался на ней жениться, а позже — за то, что не купил ему хороший дом в Вене. Он всегда иронично называл его «герр Граф». Пауль, в свою очередь, избегал общения с семьей Хильды.
