11 марта, за день до увольнения, Пауль получил рекомендательное письмо от своего начальника в Консерватории, Йозефа Райтлера, и через неделю перевел его на английский у официального «присяжного переводчика» австрийского суда, Томаса Х. Раша:
Я пригласил Пауля Витгенштейна в Новую венскую консерваторию в 1931 году, и до сего дня он с исключительным успехом вел старшие классы по фортепиано в этом учреждении, постоянно получая признание и одобрение общественности.
Однорукому пианисту приходится бороться со многими предрассудками. Пауль Витгенштейн, которому величайшие из живущих композиторов посвятили свои работы, написанные специально для левой руки, блестяще преодолел эти предрассудки благодаря выдающимся творческим и педагогическим способностям наряду с большой серьезностью, чувством ответственности и энергичностью. В классе Консерватории ему неизбежно приходилось проверять свои способности и на посредственных учениках. Гораздо более примечательны результаты его индивидуалистического метода обучения. В этой связи специального упоминания следует удостоить одну из особенных черт Пауля Витгенштейна: столь редкий в наши дни идеализм. И на концертной площадке, и в классной комнате этот прекрасный идеализм стал его путеводной звездой.
В тягостный час расставания я исполняю повеление моего сердца и подтверждаю величие музыканта и достоинство человека.
(подпись): Профессор Йозеф Райтлер
[398]
Незадолго до рассвета на следующее утро после того, как профессор Райтлер написал это рекомендательное письмо, немецкие войска перешли границу. Гитлер хлопнул по бедру, воскликнув: Jetzt geht’s los! («Ну, пойдем!»), и тем самым дал зеленый свет операции «Отто». Солдаты продвигались осторожно, пальцы замерли на спусковых крючках, но вскоре они расслабились, обнаружив, что австрийские пограничники дезертировали со своих постов и любезно демонтировали заграждения, прежде чем уйти. Во время операции не раздалось ни одного выстрела, и вместо ожидаемого сопротивления немецкую армию в Австрии встретили улыбки, радость и веселье, приветствия Heil Hitler! и на пути в Вену развернулись тысячи знамен со свастикой.
В 15:50 Гитлер пересек границу в месте своего рождения, Браунау-ам-Инн. Австрия формально все еще была независимой, Зейсс-Инкварт был канцлером, Вильгельм Миклас — президентом, так что да будет известно: фюрер входит в страну не как герой-завоеватель, а просто «навестить могилу матери». Впрочем, теплое приветствие, особенно от добрых граждан Линца, придало ему смелости, и через два дня его действия уже называли не эвфемизмом аншлюс (присоединение), а более очевидным Machtübernahme (захват власти). Кардинал Иннитцер, глава австрийской католической церкви, который неделей раньше заявил: «Как австрийские граждане мы выступаем и сражаемся за свободную и независимую Австрию», теперь сердечно приветствовал Гитлера и приказал задрапировать все церкви флагами со свастикой и приветствовать нацистского героя звоном колоколов. На следующий день демагогии Гитлера на Хельденплац в Вене восторженно внимали 200 000 сторонников-австрийцев, а через месяц на официальном референдуме (в котором запретили принимать участие евреям, социалистам и австрофашистам), 99,73 % населения высказалось за присоединение.
Фюрер пообещал австрийцам бесплатные каникулы для детей и дешевые праздники «Силы через радость» для рабочих; он обещал денег на радиоприемники, чтобы они могли слушать его речи, денег на быстрые дороги и денег, чтобы избавить их от безработицы. Это были вдохновляющие и счастливые времена для большинства австрийцев. Новость, что Гитлер отменил референдум Шушнига 13 марта, не дошла до отдаленного селения Тарренц вовремя. В неведении жители пошли на него, единогласно проголосовав за независимость Австрии. Меньше чем через месяц 100 % электората Тарренца пересмотрели свое решение в пользу аншлюса.
Впрочем, радость не была всеобщей. Социалисты, австрофашисты и масоны подвергались гонениям, как и евреи, особенно уязвимые перед погромами. Их магазины разбивали, заколачивали или размалевывали красной краской, владельцев заставляли продавать их арийцам. Одна бандитская шайка в Пратере вынудила евреев есть траву, как коров, на четвереньках, других заставили вылизывать улицы или отмывать общественные уборные молитвенными покрывалами, а толпы австрийцев собирались вокруг поглумиться. 17 марта Рейнхард Гейдрих, впоследствии один из главных архитекторов Холокоста, приказал арестовать «тех национал-социалистов, кто в последние несколько дней позволил себе совершенно недисциплинированно начать крупномасштабные нападения на евреев»
[399], но это ничего не дало, а официальная дискриминация, лишавшая евреев права на гражданство, только подогревала огонь жестокости против них.
Утверждается, что в первые дни аншлюса около 500 евреев совершили самоубийство. Гораздо больше бежало из страны; но большинство отказались верить, что антисемитское законодательство, закрепленное Нюрнбергскими законами 1935 года, можно применить в городе с таким большим и интегрированным еврейским сообществом, как Вена. Рано или поздно, думали они, нацисты отменят свои правила и сосредоточатся на чем-то более актуальном. Никто не мог предсказать безжалостной эффективности образованного вскоре городского Центрального учреждения по эмиграции евреев под ревностным командованием оберштурмфюрера СС Адольфа Эйхмана. Первые антисемитские декреты были введены в действие в Вене 12 марта (в день аншлюса), а 28 мая вступили в действие Нюрнбергские законы (задним числом, с 13 марта). Изначальный план Гитлера — лишить евреев избирательных прав, убрать их с ключевых постов в прессе, политике, праве, на государственной службе и в искусстве, запретить сидеть на скамьях в парках и так далее — имел целью сделать жизнь австрийских евреев в Рейхе такой невыносимой, чтобы они покинули страну по своей воле. Но исполнить такой план было гораздо сложнее, чем могли предположить Гитлер или кто-либо еще из его партии, и не только потому, что аншлюс снова возложил на немцев ответственность за евреев, которые с 1933 года бежали из Германии в Австрию; просто многие евреи — жители страны не могли или не хотели эмигрировать, а тысячи остальных цеплялись за надежду, что ограничения и преследования против них смягчатся или через какое-то время их отменят. По некоторым данным, за шесть месяцев из Остмарка эмигрировало 45 000 евреев. Гиммлеру нужно было срочно найти способ избавиться от оставшихся 150 000.
За три года все евреи из Рейха еще не эмигрировали, и Гитлер сгорал от нетерпения. «Евреи должны покинуть Европу»
[400], — напоминал он Гиммлеру и начальнику штаба полковнику Цейтцлеру за обедом.
Когда думаю об этом, понимаю, что я необычайно милосерден. Во время папского правления в Риме с евреями обращались плохо. До 1830 года восемь евреев каждый год провозили по римским улицам на ослах. Я всего лишь сказал, что евреи должны уйти. Если они при этом сломаются, ничем не могу помочь. Если же они не захотят уйти добровольно, я вижу только один выход: полное уничтожение.
