* * *
– Понимаете, mon ami, вы ошиблись в своем базовом предположении. – Сыщик лучезарно улыбнулся Боннингтону через стол и махнул рукой. – Человек в сильнейшем стрессе не будет делать нечто, чего он никогда до этого не делал. Он рефлекторно выбирает путь наименьшего сопротивления. Например, чем-то сильно расстроенный человек может спуститься к обеду в пижаме, но это будет его пижама, а не чужая. А тут человек, который не любит протертый суп, мясные пудинги и черную смородину, вдруг, в один прекрасный день, разом заказывает все это! Вот что меня насторожило. В этих действиях все было неправильно. Они не укладывались в схему! А у меня упорядоченное мышление, и я люблю, когда вещи в нее укладываются. Так что заказ мистера Гаскойна в тот день меня насторожил.
А потом вы сообщили мне, что тот мужчина пропал. И, впервые за многие годы, пропустил и вторник, и четверг. Это мне не понравилось еще больше. И у меня в голове возникла странная гипотеза. И если она была правильной, то мужчина должен быть мертв. Я навел справки. Мужчина действительно был мертв. Причем мертв очень аккуратно и чистенько. Другими словами, плохая рыба была покрыта соусом!
В семь часов вечера его видели на Кингс-роуд. В семь тридцать он отобедал – за два часа до своей смерти. И все совпадало – содержание пищи в желудке, улика в виде письма… Слишком, слишком много соуса! Рыбы под ним совсем не было видно!
Любящий племянник написал письмо, и у любящего племянника оказалось прекрасное алиби на момент смерти. И смерть была совсем простой – падение с лестницы. Простой несчастный случай? Или простое убийство? Все сошлись на первом.
Любящий племянник – единственный живой родственник. Любящий племянник унаследует… а разве есть что наследовать? Общеизвестно, что дядя нищ, как церковная крыса. Но у дяди есть брат. И в свое время этот брат женился на богатой женщине. И этот брат живет в большом богатом доме на Кингстон-Хилл, так что похоже на то, что жена оставила все деньги ему. Вы понимаете последовательность – богатая жена оставляет деньги Энтони, Энтони оставляет деньги Генри, а Генри дает Джорджу конец цепочки.
– Теоретически все это выглядит очень просто, – вставил Боннингтон. – Но как вы это все раскопали?
– Если вы твердо знаете, что вам надо, то заполучить это бывает сравнительно легко. Генри умер через два часа после обеда – это единственное, что было важно для дознания. Но давайте представим себе, что это был не обед, а ланч. Поставьте себя на место Джорджа. Ему нужны деньги – отчаянно нужны. Энтони Гаскойн умирает – но его смерть для Джорджа не имеет значения. Его деньги унаследует Генри, а Генри Гаскойн может жить еще очень долго. Значит, Генри тоже должен умереть, и чем быстрее, тем лучше, – но умереть он должен после того, как умрет Энтони, и у Джорджа на это время должно быть алиби. У Генри привычка – два дня в неделю обедать в ресторане. Это и наводит Джорджа на мысль об алиби. Но, будучи человеком осторожным, он решает сначала все проверить. В понедельник вечером, в том самом ресторане, он выдает себя за дядю. Все проходит без сучка и задоринки. Для всех окружающих он – его дядя. Джордж полностью удовлетворен. Теперь ему надо только дождаться, когда дядя Энтони будет готов отойти в мир иной. Такое время наступает. Во второй половине дня второго ноября Джордж отправляет письмо своему дяде Генри, но датирует его третьим числом. Приехав третьего числа в город, он заезжает к своему дяде и приводит свой план в действие. Резкий толчок, и дядя Генри катится вниз по лестнице. Джордж выуживает свое письмо и засовывает его в карман халата своего дяди. В семь тридцать он появляется в «Галант Эндевор» в бороде, кустистых бровях и так далее. Ни у кого не вызывает сомнения, что мистер Генри Гаскойн в половине восьмого еще жив. А потом, в туалетной комнате ресторана, происходит быстрая метаморфоза, и Джордж на всех парах летит на машине в Уимблдон, где садится за бридж. Идеальное алиби.
Мистер Боннингтон взглянул на детектива.
– Но почтовая отметка на письме…
– Ну, это как раз самое простое. Отметка на письме пачкалась. Почему? А потому, что на ней с помощью ламповой сажи второе ноября изменили на третье. И вы этого не заметили бы, если б не искали. Ну и наконец, черные дрозды.
– Черные дрозды?
– Четыре и двадцать черных дроздов засунули вместе в пирог!
[73] А уж если быть до конца точным, то ягоды черной смородины. Понимаете ли, Джордж в конечном счете оказался не таким уж хорошим актером. Вы помните того парня, который выкрасился с ног до головы, когда играл Отелло? Вот каким актером надо быть, чтобы совершать преступления. Джордж выглядел, как его дядя, ходил, как его дядя, и разговаривал, как его дядя. Борода и брови у него тоже были как у дяди. Вот только есть, как дядя, он забыл. И заказал то, что любил сам. Черная смородина окрашивает зубы – зубы трупа были белоснежными, а ведь в тот вечер «Генри Гаскойн» ел в «Галант Эндевор» черную смородину. В желудке ягод тоже не оказалось. Я специально проверил сегодня утром. А еще Джордж был настолько глуп, что не избавился от бороды и остального грима. Так что если поискать, то улик окажется больше чем достаточно. Я приехал к Джорджу, чем привел его в замешательство. Это его и добило. Кстати, он опять ел черную смородину. Обжора слишком много времени посвящал еде… Eh bien, это обжорство и доведет его до виселицы, или я в чем-то очень сильно ошибаюсь.
Официантка поставила перед ними две порции торта с яблоками и черной смородиной.
– Унесите, – сказал Боннингтон. – Осторожность не помешает. Принесите-ка мне лучше маленькую порцию пудинга с саго.
Сон
Эркюль Пуаро окинул здание внимательным оценивающим взглядом. На мгновение его глаза задержались на окрестностях: на магазинах, большом фабричном корпусе по правую руку и дешевых многоквартирных домах напротив.
А потом он вновь посмотрел на Нортуэй-Хаус, реликт прошедших времен – времен больших пространств и праздной жизни, когда просторные зеленые лужайки окружали его породистую спесь. Сейчас этот дом был анахронизмом, заброшенным и забытым в бурном море современного Лондона, и вряд ли кто-то из прохожих мог сразу сказать вам, где он находится.
Более того, мало кто мог сказать, кому этот дом принадлежит, хотя имя его хозяина принадлежало одному из богатейших людей в мире. Однако деньги могут не только подогревать общественный интерес, но и охлаждать его. Бенедикт Фарли, эксцентричный миллионер, предпочел не сообщать о своем выборе резиденции на каждом шагу. Да и самого его видели очень редко, он почти не появлялся на публике. Время от времени Фарли можно было заметить на заседаниях советов директоров, где его тощая фигура, торчащий нос и скрипучий голос доминировали над всеми присутствующими. Во всем остальном он был просто фигурой из легенды. Легендарными стали его необъяснимые подлости, всплески невероятной щедрости, а также некоторые личные особенности: его знаменитый лоскутный халат, которому, как поговаривали, было уже двадцать восемь лет, неизменная диета, состоящая из щей и икры, и паническая боязнь кошек.
