Я сидел в своей квартире, уныло глядя на зеленеющие склоны сопок. Занятия окончились, ребята уехали сдавать экзамены в Петрозаводский университет. Когда вернутся, моя миссия будет закончена. Я рассчитаюсь, упакую чемодан и наконец-то поеду к Кире…
Моя жизнь радикально изменилась за одну минуту.
Прозвучали странные аккорды, словно вдали торжественно и вместе с тем печально запели охотничьи рога (слышал в какой-то симфонии). В окне стало темнеть, сопки таяли в сумраке, напоследок вспыхивая изумрудно-зелёными склонами. Небо почернело, в нём зажглась фиолетовая дуга.
Солнечное затмение?
Что-то произошло с глазами, я никак не мог сфокусировать взгляд. А когда, наконец, смог видеть, то пейзаж за окном полностью изменился.
Собственно, окна больше не было. Да и стены тоже.
Половину комнаты словно обрезало, и передо мной открылся хмурый простор моря. Небо из дневного превратилось в вечернее — с тяжёлыми облаками над багровой полосой зари. Серых пятиэтажек института не стало — вдаль протянулся тёмный берег, где на скалах таинственно тлели красноватые отсветы. Я ощутил порыв свежего ветра и запах водорослей…
Багровая полоса быстро гасла, и вдруг на её месте вспыхнул изумрудно-зелёный луч. Наполовину охватил горизонт, словно фантастическая диадема, и… застыл.
А затем я увидел ту, для кого он возник столь царственным украшением.
Не один я странствовал по странным мирам. Снова мне открылось то, что когда-то видел полубезумный художник.
Женщина в платье, похожем на лебединое оперение, стояла то ли на берегу, то ли на тёмной воде — ног не было видно. И лицо я видел неясно: серебряный венец на голове то жемчужно мерцал, то вспыхивал зелёными искрами, и это затуманивало черты. Я понял только, что оно прекрасно, а потом огромные чёрные глаза уже не отпускали меня.
Машинально я встал.
Послышался голос, и я не понял: пришёл со стороны моря, или зазвучал у меня в голове?
— Привет тебе, путник на тёмной дороге. Вот ты и достиг развилки пути.
— Кто… вы? — с трудом выговорил я. Бешено застучало сердце.
— Говори мне «ты», — тихо раздалось в ответ. — Мало верных среди людей, и всё же друзья предают реже.
Я сглотнул:
— Но я не знаю… тебя.
Никогда не встречал такой красоты. Лишь один художник когда-то увидел и попытался изобразить на холсте загадочный облик, но вскоре сошёл с ума. Да на иконах можно увидеть столь таинственные и прекрасные женские лики. Впрочем, чем религия отличается от живописи? Всё это лишь неумелые наброски той грандиозной реальности, уголки которой и я посетил.
— Моё имя не может быть называемо, — словно ветер пропел над зыбью моря. — По крайней мере, пока. Просто говори мне «ты».
Ничего себе! Я с трудом подавил желание стать на колени. Хорошо ещё, что вспомнил Ницше: «Все вещи крещены у истока вечности и по ту сторону добра и зла». Раз уж оказался у истоков вечности, то забудь привычки раба.
— Зачем… ты явилась? — выдавил я.
Белая пена расцветала на прибрежных камнях, со мной словно разговаривал ветер.
— Мне нужен помощник и друг из твоего времени и пространства.
Я машинально отметил, что слово «помощник» она произнесла первым. Всё-таки женщина.
— Как я могу помочь? — горько спросил я. — Я живу в стране, которая потеряла себя. Планета быстро меняется, и Россия вскоре может исчезнуть с карты мира.
Ответ пришёл неожиданно ясный, слова холодом входили в мозг.
— Ты близко подошёл к пониманию, но не додумал. Для каждой страны и народа есть замысел. Иногда — внести новый фрагмент мирового узора. Иногда — ввести новый организующий принцип для всего человечества. Россия была создана столь беспримерно обширной, чтобы произвести синтез мировых Начал. Поэтому одним краем она примыкает к Китаю и Японии, другим должна была коснуться Индии, третьим вышла к мусульманскому миру, а четвёртым открылась Западу. Она мыслилась как страна-ключ к будущему всего мира. Но замысел был осознан немногими, а потом извращён. Сейчас возникла угроза победы лишь одного из Начал, а это означает гибель планеты. Мы не допустим этого — хотят люди или нет, мир будет изменён. Если понадобится, то через очистительное пламя. Но мы давно покинули Землю, и нам нужны союзники.
Как говорится, клин клином вышибают. У меня даже столбняк прошёл, настолько ошеломила неожиданная лекция по политологии. Так что не удержался и вставил:
— Или наёмники. У нас это обычное дело.
В ответе прозвучала грусть, и моё сердце сжалось.
— Потому я и хочу быть на «ты». Ты не наёмник. Можешь стать другом, а можешь отказаться. Ставки слишком высоки.
Наконец-то я сумел оторвать взгляд от её глаз и перевести на зелёный луч. Он не мерк, изумрудной дугой обтекая горизонт. Моё сердце то начинало отчаянно биться, то сжималось в тоске.
— Ты говоришь об очистительном пламени. Неужели будет война?
В ответе просквозил холодок:
— Люди не желают понять, что необходима гармония Начал. То одни, то другие пытаются устроить мир по-своему, а это неизбежно ведёт к войнам. Но мы не хотим, чтобы уже сейчас случился Армагеддон. Поэтому я и пришла к тебе.
Словно льдом сковало корни волос. «Вот ты и достиг развилки пути», — вспомнил я. Между Кирой и разлукой. Между собакой и волком. Между Лилит и… кем?
А ведь мне даже не пришлось ничего делать. Хотя Ли Шэнь как-то сказал: «Сиди на крыльце, и рано или поздно мимо пронесут труп твоего врага». Похоже, имея в виду Америку.
Но теперь выбор придётся сделать. Я до крови закусил губу и наконец решился.
— У меня есть одно условие, — хрипло выговорил я. — Пусть даже буду считаться наёмником. Я не хочу разлучаться с Кирой. Хотя бы весь мир погиб в пламени. Я знаю, что ты можешь…
Словно ветер подул с моря, неожиданно ласково пошевелив мои волосы.
— В моей власти пространство и время, — тихо прозвучало в ответ. — И ваш мир не погибнет, и условие принято. И я по-прежнему буду считать тебя другом.
— Я буду служить тебе, — страшная усталость навалилась на меня. — Пусть я не знаю, как. И всё равно, сколько времени.
— Помни, что слово сказано, — словно прохладные пальцы пробежали у меня в голове. — А срок не такой уж долгий. Спустя несколько часов начнётся очередная великая битва. А ещё через некоторое время неизбежно наступит Армагеддон. Я освобожу тебя от слова, когда он закончится.
Я потерял способность удивляться и глупо спросил:
— А когда он начнётся?
— Через столетие или два. Неясно, какой вариант осуществится.
Тут я всё-таки удивился:
— Я проживу два столетия?
Молчание в ответ. А потом словно шорох снежинок, еле слышный и грустный:
