Усмехнулись и двое других. Ухмылки плавали в темноте, словно три Чеширских кота собрались в комнате.
— Ты знаешь цену, — у лица посередине рот смыкался и размыкался как чёрная щель. — Мы даём тебе время подумать. Если не скажешь, умрёшь и ты, и твой спутник.
— Он тут ни при чём. — Хриплый голос прозвучал словно со стороны.
— Неважно. Это заставит тебя лучше всё взвесить. И не вздумай бежать или обратиться в полицию. Попадёшь в такое место, где каждый день будешь молить о смерти, но она придёт не скоро. А теперь до свидания.
Он не почувствовал ничего, но вдруг оказался лежащим на полу и недопитое пиво текло по руке. Потом опустилась тьма…
Варламов поглядел, как удаляется такси с Сирином, и с вздохом открыл дверь.
Джанет оторвалась от телевизора и глянула с подозрением, но смирный вид Варламова её успокоил — даже поднялась и поставила на стол горячую пиццу.
— Как Майкл? — осведомился Грегори.
Варламов прожевал кусок пирога с сыром, вкусную штуку придумали американцы.
— Тоскует, — вздохнул он. — Совестно, что самолёт угнал.
Грегори на это ничего не сказал.
В пятницу был короткий рабочий день, и Варламов впервые получил зарплату, но не наличными, как в России, а чеком. За восемь дней заработал сорок тысяч долларов, из них три тысячи ушло на федеральный налог, и ещё пять составил налог Территории Ил-Оу.
Джанет отвезла Варламова в банк, где миловидная девушка выдала пластиковую карточку и объяснила, как ею пользоваться. Джанет воспользовалась случаем, перевела на свою карточку долг Варламова за туфли, парикмахерскую и то, что давала на мелкие расходы.
Варламову стало неприятно, как скрупулёзно она всё подсчитала. Вспомнились слова Сирина о прижимистости американцев. В машине спросил:
— Я заметил, что многие всё равно расплачиваются наличными. Почему?
Джанет встряхнула кудрями:
— В мелких магазинах и барах владельцы предпочитают наличные деньги, так легче уходить от налогов.
Подозрительно глянув на Варламова, продолжала:
— Теперь у тебя появились деньги, можешь съехать от нас. Снять квартиру или комнату.
— Наверное, Грегори будет скучно, — растерянно сказал Варламов. — Мы даже не поговорили, как следует.
— Ему не привыкать, — пожала плечами Джанет. — И так целые дни проводит один.
— А я к этому не привык. — Евгению вспомнился переполненный дом в Кандале, и ему стало неловко: почему он обвиняет Джанет в прижимистости? Наверное, всё хозяйство на ней.
Он вдруг спросил:
— А можно, я буду снимать комнату у вас? Сколько это будет стоить?
Джанет на миг отвлеклась от дороги, в глазах мелькнула растерянность.
— Сорок тысяч, — немного погодя сказала она. — Со столом. В месяц.
Возле дома стоял небольшой фургон, с веранды помахал бородатый мужчина.
— Да это же Болдуин! — вырвалось у Варламова. — Я и забыл, что мы на охоту едем.
Он обрадовался, наконец отдохнёт от сложностей американской жизни. Джанет поджала губы, а Варламов спросил:
— У Грегори не найдётся старых джинсов и куртки? А то у меня кроме тренировочного костюма ничего нет.
Джанет нехотя пошла в дом, а Болдуин стиснул руку Варламова и поинтересовался, как дела?
Евгений ответил, что всё прекрасно, в отличие от Сирина привык к американским приветствиям.
— Обедать не будем! — заявил Болдуин. — До Аппалачей ехать пять часов, перекусим по дороге. Я захватил провизию. И оружие для тебя припас, потренируешься. Палатка, спальники — всё есть. Переодевайся и в путь.
Джанет отыскала Варламову старые джинсы Грегори и куртку. Евгений сунул в рюкзак тренировочный костюм, наскоро попрощался с Грегори и сел в кабину.
Они поехали.
Обедали вдвоём, скучно как раньше.
— Юджин спрашивал, не сдадим ли ему комнату, — вспомнила она. — Не прочь поболтать с тобой. Я запросила сорок тысяч в месяц, с готовкой.
— Не много? — покачал головой дядя. — Хотя поступай, как знаешь. А мне любопытно поговорить с ним, странная это история.
Она убрала посуду в моечную машину, но не уселась перед телевизором: вечно эти военные фильмы, и что их обожает дядя?
Поднялась наверх и села в кресло-качалку возле окна. Багрянец лёг на листву дубов, угольками зарделись цветы внизу. Она покачивалась, глядя как сумрак, а потом темнота затопляет красные огоньки.
Когда мерцание из окон первого этажа погасло, переоделась в ночную рубашку и легла в постель.
По привычке перебрала в памяти события дня. Вспомнила, как глядела на русского Сильвия в банке — чересчур кокетливо. Он стал лучше выглядеть, вот что значит причёска. В парикмахерской смотрелся даже элегантно: пробор в волосах, журнал «Тайм» в руках. Это надо же, не «Плейбой», а «Тайм»! Уже не тот растерянный парень в мятых штанах, каким увидела на ступенях мэрии.
Постепенно она задремала. И увидела сон.
Первый из странных снов…
Он идёт босая по снегу, и тот удивительно тёплый — ласково касается ступнёй. Над головой голубое небо, в нём красивое золотое солнце.
Впереди появляется тёмная полоса и превращается в реку. На другом берегу стоит женщина, лица не разглядеть за серебристым мерцанием. В руке жёлтая роза — лёгкий взмах, и роза падает на снег перед Джанет…
Всё меняется.
Она снова на снежной равнине, но теперь та похожа на замёрзшее озеро Онтарио, куда ездила к друзьям. Не видно берегов, дует ледяной ветер, гонит струи позёмки. Джанет замечает пятнышко впереди, вот оно ближе — это та самая жёлтая роза. Но лепестки пожухли, замёрзли, ветер уносит цветок вместе с позёмкой.
И она как-то понимает — это не роза, а её, Джанет, жизнь замерзает в снежной пустыне. Она поворачивается и бредёт вслед за розой — раня ноги об лёд, оставляя кровавые пятна, — а та вее дальше и дальше среди несущегося мелькающего снега…
4. Уолд
Сначала ехали на юг, а обогнув Индианаполис, повернули на восток. За окнами бежали поля, перелески, фермы. Стрелка спидометра колебалась у отметки «100», и Варламов снова вспомнил, что это не километры, а мили.
— К вечеру надо добраться до предгорий, — объяснил спешку Болдуин. — Чтобы завтра начать охотиться.
Дорога была хороша — ухоженная разделительная полоса, то и дело попадались встречные легковушки и трейлеры.
— Это 70-е шоссе, торговый путь на Бостон. — Болдуин небрежно держал руль. — Я часто езжу туда за товаром. Главный порт Восточного побережья после того, как Нью-Йорк накрылся.
