В постели укрылся с головой, не хотел видеть фото молодой Эрны на стене. Но спустя некоторое время смущённый голос Грегори позвал:
— Юджин, идём обедать.
Варламов хотел сказать, что не будет есть, как вдруг почувствовал голод. И в самом деле, со вчерашнего дня не ел. Он сел в постели, мрачно глядя на стоявшего в дверях Грегори. Тот мягко сказал:
— Юджин, извини, что так давил на тебя. Я очень расстроился из-за Джанет.
— Ладно уж, — буркнул Варламов и стал одеваться.
Лицо Джанет застыло, когда подавала обед. К еде не притронулась, только отпивала чай, глядя в темноту за окном. Варламов в одиночку съел половину пирога. Когда мужчины закончили есть, Джанет заговорила, по-прежнему глядя в окно:
— Юджин, ты должен съехать от нас. Из-за тебя нам грозит опасность. Я не могу допустить, чтобы и с дядей что-нибудь произошло. Он и так пострадал в ту проклятую войну.
— Ладно. — Варламов неловко складывал салфетку. — Завтра я перееду.
— Нет! — неожиданно властно сказал Грегори. — Ты мой гость, и ты останешься. В моём доме ты в безопасности.
— Дядя!.. — вскинулась Джанет.
— Успокойся, девочка, — ласково сказал Грегори. — Если боишься, то поживи пока у подруги.
Лицо Джанет порозовело, сделавшись гневным и прекрасным одновременно. Глаза вспыхнули изумрудами под копной рыжих волос. Не сказав ни слова, она с грохотом отодвинула стул и убежала, впервые оставив посуду немытой.
— Ирландская кровь, — улыбнулся Грегори, — Порой в ней так и играет. Я по сравнению с нею холодный англосакс.
Так что всё осталось по-прежнему. Утром Джанет отвезла Варламова на работу, но была тиха и задумчива. А вечером Варламов принялся со скуки наводить порядок в карманах и сделал поразительное открытие…
Он выкладывал на покрывало смятые стодолларовые банкноты, десяти— и пятидесятидолларовые монеты, использованные железнодорожные билеты, ключ от шкафчика на работе, бумажки с номерами телефонов.
И заодно футляр величиной с портсигар, наследство Сирина.
Машинально раскрыл его. Первого, использованного цилиндрика, уже не было: скорее всего, оставил на кладбище. Оставались три, металлически поблёскивая в электрическом свете…
И тут ноги Варламова ослабели, и он сел на кровать. Из-под трубочек выглядывала сложенная бумажка. До этой злосчастной поездки он несколько раз открывал футляр — и всё-таки проглядел её.
Помедлив, Евгений вытащил листок. Как он и ожидал, записка была от Сирина.
«Евгений, — торопливо бежали слова. — Если ты читаешь это, значит, мои дела плохи. Я не думал, что… — дальше несколько слов было замарано. — Короче. Экспедиция Петрозаводского университета нашла старый ноутбук с зашифрованными записями. Там было о „чёрном свете“ — это какая-то космическая энергия, сфокусированная до высокой плотности плазменной линзой, так что получилось нечто вроде лазера. Характеристики таковы… — Следовало несколько закорючек и цифр, полная абракадабра для Варламова. — Парни, которые восстановили формулу, были убиты, а лаборатория сожжена. Те, кто сделал это, наверное не знали, что один приезжал к нам на рыбалку. Он подозревал, что на них началась охота, поэтому оставил формулу мне. Евгений, запомни её, а листок сожги. Любой физик поймёт, что к чему. Может быть, это ещё пригодится. Прощай!»
Когда Варламов дочитал записку, его руки затряслись: нежданно-негаданно в них оказался главный секрет Третьей мировой войны. Заболела голова. Варламов уронил записку и потёр виски, пальцы оказались очень холодными.
Так вот из-за чего погиб Сирин! И не какие-то бандиты убили его, а наверняка те белые, что так бесшумно возникли на кладбище. Цзин — какое странное слово! Никогда не слышал его. И ещё одна странность: почему эти образы не встречались ни в одном из боевиков, которых Варламов насмотрелся предостаточно?..
Он даже застонал: «Господи, зачем мне это?». Но теперь ничего не поделаешь. Записку надо поскорее уничтожить, а формулу… что же, придётся запомнить. Может быть, удастся вернуть её России.
Варламов стал растирать лоб, упорно глядя на бумажку, и постепенно закорючки формулы превратились в пейзаж — причудливые склоны горного ущелья в окрестностях Кандалы, куда Варламов порой забредал. Цифры он обратил в повисшие на скалах деревья, а для верности ещё и в номер телефона, по которому будет звонить…
Кому? Конечно, Сирину.
«Как ты, Миша? Ещё летишь? Или долетел? Как принял тамошний аэродром?»
Варламов скрипнул зубами и встал. Спичек не было, так что пришлось пойти в туалет. Там разорвал записку на мелкие клочки и бросил в унитаз. Пусть цзин побарахтаются в канализации, если хотят. И тут же представилось — белёсая лягушечья голова выглядывает из унитаза, а во рту сросшаяся как ни в чём не бывало записка. Варламов плюнул в сердцах и спустил воду ещё раз.
Да, Грегори прав: кое-что им было нужно от Варламова. Только он и сам не знал, что носит это в своём кармане.
Обед прошёл в молчании. Потом стали смотреть телевизор. По странному совпадению шла драма о Третьей мировой. Чудовищно ухали взрывы, самолёты с воем проносились над головой — звук был отменный, куда лучше, чем у их телевизора в Кандале. Уцелевший лётчик возвращался после войны домой, в залитый солнцем городок, ещё не зная, что самое страшное ему предстоит пережить здесь…
Но Варламов чаще смотрел не на экран, а на сидящую впереди Джанет. Завитки её волос то разгорались в адском сиянии ядерных взрывов, то меркли, когда на гостиную накатывались волны ревущей тьмы.
— Как грустно, — сказала она, словно почувствовав взгляд Евгения, и звук сразу сделался тише. — И зачем только люди воюют?
— В конечном счёте, войны не имеют рационального объяснения, — сухо ответил Грегори. — Как правило, можно мирно договориться. Быть может, жажда разрушения постепенно накапливается в душах людей и иногда вырывается наружу. Только средства уничтожения стали слишком эффективны, но этого не понимает тёмная сторона наших душ.
— Ваших мужских душ, — с вызовом сказала Джанет. — Женщины не развязывают войн!
— Гм… — начал, было, Грегори, но не стал продолжать, и мерные удары колокола, усиливаясь, поплыли по гостиной.
Поднявшись наверх, Варламов стал проверять задвижки на окнах, но потом улыбнулся и сел на кровать. Едва ли задвижки остановят цзин. Или хотя бы задержат. Может, в самом деле, съехать?..
Но уезжать не хотелось, и он со смущением понял, что хочет быть ближе к Джанет. Снова увидел её — распростёртой на сверхъестественно чёткой траве, с ореолом чудесного света вокруг лица.
«А ведь ей тяжело, — пришло в голову. — Только вчера похоронила мать».
Не раздумывая, он встал и, пригладив перед зеркалом волосы, вышел в коридор. Комната Джанет была через дверь, он постучал.
— Входи, — послышался голос Джанет.
