Переход советской дипломатии к новой концепции в отношении Западного Берлина создавал более благоприятную атмосферу вокруг этого города. Вероятность сближения позиций сторон по важнейшим аспектам западноберлинского вопроса возросла в значительной мере. Смена концепции не означала, однако, что советская политика в отношении Западного Берлина трансформировалась в оборонительную политику. Просто изменилось направление главного удара — теперь он наносился по позициям ФРГ, а не западных держав.
Сменив концепцию, советская дипломатия ничего не теряла. Наступательный порыв СССР в Берлине сохранялся, а вместе с ним сохранялось и лицо советской дипломатии. Каких-либо оснований говорить о ее поражении на западноберлинском участке противостояния Востока с Западом не было. Она по-прежнему могла использовать западноберлинский рычаг для оказания давления на Запад и в германских, и в других международных делах. Западноберлинский вопрос, как и прежде, оставался открытым, а необходимость его решения признавалась всеми заинтересованными сторонами. Это было выгодно советской дипломатии, так как возможным переговорам по Западному Берлину она могла придать нужные ей степень интенсивности и направленность: ведь все пути, ведущие в этот город, проходили через территорию или воздушное пространство ГДР, в которой находилась 400-тысячная группировка советских войск. В делом инициатива в берлинских делах оставалась на стороне СССР.
С другой стороны, переход к концепции самостоятельной политической единицы давал советской дипломатии дополнительные возможности для маневрирования. Это прежде всего касалось такого важного направления ее работы, как становление и развитие прямых связей с Западным Берлином в самых различных сферах — политической, торгово-экономической, научной, культурной и других. Не исключено, что с развитием таких связей были сопряжены надежды если не на ослабление интеграции Западного Берлина с ФРГ, то, по крайней мере, на ее замедление.
С переходом к новой концепции облегчалась и главная задача советской дипломатии: сдерживать процесс срастания города с ФРГ было проще, чем вытеснять из него западные державы. Немаловажно и то, что в диалоге с Советским Союзом США, Англия и Франция не могли больше говорить об ультимативных требованиях СССР в Берлине.
Несмотря на очевидные преимущества новой концепции, часть общественности и в СССР, и особенно в ГДР, считала, что, отказавшись от идеи вольного города, Советский Союз проиграл «битву за Берлин»: вытеснить западные державы из города не удалось, поэтому пришлось искать «эрзац-решение» и объявить Западный Берлин самостоятельной политической единицей. В дальнейшем такие настроения постепенно рассеивались, и становилось все более очевидным, что возобновленное признание советской дипломатией прав четырех держав в Берлине — пусть даже только в его западной части — создавало более благоприятные условия для дальнейших переговоров.
Такие переговоры не могли быть легкими и привести к быстрому успеху. Об этом свидетельствовал ход советско-американских «зондирующих бесед», проходивших в 1963 г. Хотя руководство Хрущева не настаивало больше на немедленных переменах в Берлине, но от своей бескомпромиссной позиции оно не отказалось. Вряд ли цель советско-американских переговоров заключалась в том, чтобы найти формулу, позволявшую СССР выйти из сложившейся ситуации без потери лица. Фактом, однако, стало то, что СССР и США были теперь едины в том, что нужно исключить эскалацию напряженности в Берлине, потому что это было необходимой предпосылкой для конструктивных переговоров по другим неотложным вопросам.
Рамками новой концепции определялась и позиция СССР относительно переговоров между представителями сената и правительства ГДР о посещениях западноберлинцами Восточного Берлина. Соответствующие договоренности между сторонами были подписаны 17 декабря 1963 г. и 24 сентября 1964 г. Советская дипломатия не просто способствовала подписанию этих договоренностей, но и «мягко подталкивала» руководство ГДР к этому. Правда, в отношении методов и интенсивности этого «подталкивания» в МИД СССР существовали различные мнения.
8 мая 1963 г. советское посольство в ГДР предложило руководству МИД «на высоком уровне рекомендовать немецким друзьям, учитывая настроения в демократическом Берлине и ГДР, разрешить более широкий выборочный доступ западноберлинских жителей в демократический Берлин по пропускам ГДР»
[289]. Однако заведующий Третьим европейским отделом МИД И. И. Ильичев в информации на имя А. А. Громыко от 16 мая выразил мнение, что «передача немецким друзьям рекомендаций с нашей стороны представляется вряд ли целесообразной, тем более, что они нашего мнения по данному вопросу не запрашивали»
[290].
22 июня 1963 г. Третий европейский отдел направил Громыко в порядке подготовки его встречи с Абрасимовым материал, подписанный заместителем министра иностранных дел В. С. Семеновым и Ильичевым, в котором также говорилось, что «в сложившихся условиях выступление по нашей инициативе перед немецкими друзьями с какими-либо рекомендациями по данному вопросу (о посещениях западноберлинцами Восточного Берлина — Р. Д.) представляется нецелесообразным»
[291].
Некоторые различия в подходах не могли помешать сотрудничеству между СССР и ГДР в вопросе о посещениях западноберлинцами Восточного Берлина, или, как его называли чаще, в вопросе о пропусках. Так, 12 декабря 1963 г., за пять дней до заключения первого соглашения о пропусках, и 17 декабря, вдень заключения этого соглашения, Ульбрихт направил на имя Хрущева письма, в которых подробно информировал его о ходе и результатах переговоров. МИД счел целесообразным поручить Абрасимову передать Ульбрихту благодарность Хрущева за информацию. По этому вопросу было принято даже специальное постановление секретариата ЦК КПСС
[292].
«Мягкое давление» советского руководства на Восточный Берлин объективно вело в ряде случаев к смягчению восточногерманской позиции на переговорах с сенатом. В частности, согласие руководства Ульбрихта с тем, что договоренность от 17 декабря 1963 г. исключала осуществление суверенных действий ГДР в Западном Берлине, можно объяснить только тем, что «оно действовало в строгом согласовании с Кремлем и самим Хрущевым»
[293].
Хрущев и его окружение исходили, вероятно, из того, что соглашения о пропусках должны были не только успокоить общественность в обоих германских государствах, но и открыть путь к дальнейшим переговорам ГДР с Западным Берлином и даже с ФРГ. И прямо, и косвенно это способствовало бы международному признанию ГДР. Как видно из высказываний сотрудников МИД и аппарата ЦК КПСС 27 декабря 1963 г. на одном из приемов, СССР считал даже нужным подготовиться к тому, что будет поднят вопрос о доступе граждан ГДР в Западный Берлин. Возражение дипломата из ГДР, что такой вопрос может стать предметом обсуждения только после «нормализации» положения в Западном Берлине, советские участники разговора отвергли и подчеркнули заинтересованность советской стороны в продвижении Брандта «по линии Тутцинга»
[294]. Советское руководство, рассматривая вопрос о пропусках, выходило далеко за рамки берлинской проблематики: оно хотело видеть Брандта не только председателем СДПГ, но и канцлером ФРГ. Помощь, оказанная ему сегодня, даже путем частичных уступок и компромиссов в вопросе о пропусках, завтра могла окупиться сторицей.
