В связи с заключением договора между СССР и ФРГ федеральное правительство передало Советскому правительству «Письмо о германском единстве», в котором говорилось, что этот договор не противоречит основной политической цели Федеративной Республики — созданию атмосферы мира в Европе, в которой стало бы возможным восстановление единства немецкого народа путем свободного самоопределения
[128].
Третий европейский отдел МИД СССР отмечал, что «Бонн еще на первоначальном этапе четырехсторонних переговоров поставил ратификацию советско-западногерманского договора в зависимость от достижения удовлетворительного решения вопроса о Западном Берлине»
[129].
Через 10 дней после заключения Московского договора, 22 августа 1970 г., правление СДПГ издало брошюру, посвященную этому договору. Она сразу же начала распространяться в закрытом порядке среди партийных функционеров для использования в качестве аргументации в работе по разъяснению содержания советско-западногерманского договора среди населения. Во вступлении, написанном заместителем председателя СДПГ, министром обороны ФРГ Х. Шмидтом, говорилось: подписав договор от 12 августа 1970 г., «правительство СДПГ/ СвДП добилось еще одного внешнеполитического успеха. Важность этого шага проявится осенью во время переговоров четырех держав по Берлину; если не будет никакого улучшения положения в Берлине и вокруг него, договор не будет ратифицирован…»
[130].
Еще более отчетливо эта мысль была изложена в разделе о содержании Московского договора. «По отношению к советскому партнеру по переговорам, — подчеркивалось в брошюре, — федеральное правительство недвусмысленно заявило, что ратификация договора германским бундестагом, без которой договор не может стать действительным в правовом отношении, возможна только в том случае, если четыре державы согласуют улучшение положения в Берлине и вокруг него. Все эти вещи должны рассматриваться в единстве, как один пакет»
[131].
Наконец, о выгоде для ФРГ договора с СССР было сказано, что «Советский Союз признал ответственность четырех держав за Берлин» и что «для переговоров четырех держав по Берлину создаются лучшие предпосылки»
[132].
Таким образом, руководство ФРГ открыто заявило, что ратификация Московского договора напрямую зависит от достижения «удовлетворительного решения по Берлину». Это значило, что судьба договора между СССР и ФРГ передавалась в руки западных держав. Если они займут жесткую позицию, а Советский Союз не пойдет на значительные уступки, соглашение по Западному Берлину не будет подписано, а договор от 12 августа 1970 г. не вступит в силу. Западный Берлин в еще большей мере превращался в средство давления трех западных держав, прежде всего США, как на ФРГ, так и на СССР.
Это хорошо понимали советские руководители. По словам В. М. Фалина, Л. И. Брежнев сказал ему: «Увязкой Московского договора с Западным Берлином Брандт спутал себе ноги… Западные немцы придумали себе третью палату при ратификации. Регулируя ход контактов с нами по Западному Берлину, США, Англия и Франция получают более чем совещательный голос в определении судьбы нашего с немцами договора»
[133].
Советским дипломатам было также ясно, что и позиции ГДР по многим важным международным вопросам в значительной мере зависят от хода четырехсторонних переговоров. Фалин, в частности, высказывал мнение, что «до серьезных разговоров с восточными немцами дело едва ли дойдет, пока не наметится сдвиг в нашем обмене мнениями с тремя державами по Западному Берлину»
[134].
Оценивая обстановку, сложившуюся осенью 1970 г. на четырехсторонних переговорах, Фалин в разговоре с Громыко так сформулировал свое мнение: «Уготовив Западному Берлину функцию заложника, мы сами сделались его заложником»
[135].
Советская дипломатия учитывала и то обстоятельство, что «любой наш и ГДР шаг навстречу пожеланиям сотен тысяч жителей обеих частей Берлина, скоро десять лет как лишенных возможности поддерживать естественные семейные узы, получил бы самый добрый резонанс»
[136].
В недрах МИД СССР зрела мысль о том, что «если три державы сохранят монополию на представительство Западного Берлина в переговорах с нами, перемены наступят не скоро. Наше давление лишь ужесточает фронты. Западные державы не в состоянии отказать только Федеративной Республике и общественному мнению города»
[137]. Это был своего рода пролог к последовавшему вскоре решению советского руководства установить контакты по Западному Берлину также и с правительством ФРГ.
Правда, Громыко вначале несколько «притормозил» эту идею. Он сказал Фалину: «Прения с США, Англией и Францией (по Западному Берлину. — Р. Д.) не вдохновляют. Но и переговоры впятером (с участием ФРГ. — Р. Д.) не для нас. Хотя бы потому, что в эту схему не вписывается ГДР. Пока решаем так. Вы прикинете различные варианты. Нелишне, наверно, было бы вам побывать в Бонне и повстречаться там со сведущими людьми. Не обещая многого, послушать, как они мыслят дальнейшие этапы нормализации»
[138].
Что касается трех западных держав, то они хорошо понимали, как Московский договор может повлиять на четырехсторонние переговоры. Свою задачу они видели в том, чтобы, используя заинтересованность СССР в ратификации этого договора, заставить его пойти на уступки в берлинских делах.
Об этом свидетельствует выступление Р. Джеклинга на первой же после летнего перерыва встрече четырех послов, состоявшейся 30 сентября 1970 г. Английский дипломат заявил, что три державы приветствовали Московский договор как вклад в дело разрядки напряженности и укрепления безопасности в Европе. Он счел нужным сделать несколько замечаний о том, как этот договор затрагивает четырехсторонние переговоры.
«Во-первых, — отметил Джеклинг, — обе стороны (СССР и ФРГ. -Р. Д.) ясно изложили свое мнение о том, что данный договор является лишь первым шагом… Три западные державы разделяют эту точку зрения. Потребуется еще много дальнейших шагов, прежде чем будут ликвидированы многочисленные трудности и напряженность вокруг обстановки в Европе, в особенности в отношении Германии. Среди этих шагов должны быть улучшения, касающиеся Берлина»
[139].
