«Еще менее благоприятных для России результатов», по мнению И. А. Зиновьева, можно было ожидать тогда от «попытки вступить в сношения с шейхами арабских племен “Берега пиратов” [нынешних ОАЭ]», связанных по рукам и ногам договорами с Англией
[471]. Что касается Кувейта и Бахрейна, то и там, как писал посол, «влияние Англии равным образом было прочно уже обеспечено». Одним словом, заключает И. А. Зиновьев, все Аравийское побережье Персидского залива представлялось тогда почвой «мало удобной для политического соперничества» России с Англией.
Русское консульство в Маскате, считал И. А. Зиновьев, могло иметь для России значение лишь с точки зрения «наблюдения с близкого расстояния» за деятельностью англичан в Южной Аравии и «покровительства нашей торговле» . Вместе с тем, полагал он, «нельзя было не относиться к этим двум интересам с полным вниманием». И потому находил обоснованным и необходимым «безотлагательно обсудить те шаги», которые России предстояло сделать «в видах открытия консульства в Маскате»
[472].
Россию, как подчеркивал посол, не связывали тогда с Маскатом «никакие договоры», а на султана Маската «нельзя было смотреть как на самостоятельного государя». Поскольку же намерение России учредить в Маскате консульство англичане, вне всякого сомнения, встретили бы с предубеждением, отмечал он, то необходимо было «позаботиться о том, чтобы предупредить отказ или даже дачу уклончивого ответа со стороны султана». Более того, «обеспечить нашему консулу в Маскате такой прием, который не поставил бы его на первых порах в неловкое положение, несовместимое с достоинством Великой Державы нашей», интересы которой он бы отстаивал и представлял
[473].
Для того, чтобы закрепиться в Маскате, посол находил целесообразным, учитывая настороженное, мягко говоря, отношение англичан к деятельности там Российской империи, начать действовать через Францию. «Небесполезно было бы, – указывал он, – войти предварительно в переговоры с французским правительством», которое уже имело в Маскате своего консульского представителя, «и выведать, насколько оно … расположено оказать нам содействие в осуществлении нашего намерения». Может быть, русское правительство, делится своими мыслями посол, признало бы также резонным «поручить защиту интересов России в Маскате, на первых порах, французскому консулу»
[474].
Соображения, высказанные И. А. Зиновьевым, сочли в Санкт-Петербурге обоснованными и заслуживавшими внимания.
Ознакомление с копиями документов МИД Франции, хранящимися в отделе исторических документов Культурного фонда Абу-Даби (ОАЭ), дает основания говорить о том, что впервые вопрос о возможности политико-дипломатического утверждения России в Маскате зондировался Санкт-Петербургом в 1901 году. Пионером российской политической разведки в Омане был, похоже, В. Леонтьев, брат представителя России в Абиссинии, посетивший Маскат в марте 1901 года. Тамошний французский консул доносил в Париж, что В. Леонтьев «проявлял повышенный интерес к персоне султана». Старался понять, «насколько реальны возможности России в плане установления с ним политического диалога». Неоднократно встречался и подолгу разговаривал с ним, «с глазу на глаз» (интересное замечание, указывающее на то, что В. Леонтьев, судя по всему, знал арабский язык). При прощании с владыкой Омана В. Леонтьев подарил ему «богатый револьвер» – в знак благодарности за оказанное гостеприимство
[475].
Политико-дипломатические и торговые акции Санкт-Петербурга в зоне Персидского залива, сообщали российские дипломаты, «являлись предметом пристального внимания Лондона, Калькутты и Бомбея»
[476]. Англичане, «создав себе прочное положение на побережье Аравийского полуострова, довольно ревниво оберегали шейхов арабских племен от возможности воздействия на них других держав». Сношениями с этими шейхами, информировал Санкт-Петербург посол Российской империи в Константинополе И. А. Зиновьев, ведал английский резидент в Бушире. Опираясь на британские военно-морские силы, действовавшие в зоне Персидского залива, он держал их в полном повиновении
[477]. Английские негоцианты, говорится в донесениях русских дипломатов, делали все, что от них зависело, чтобы «помешать успеху наших коммерческих предприятий»
[478]. Действуя через своих торговых агентов в землях этого края, они проводили «соответствующую обработку шейхов племен» и местных торговцев, всячески настраивая их против русских купцов.
Деятельность Росийской империи на Аравийском полуострове и в зоне Персидского залива, как следует из докладных записок российского МИД, имела целью «наблюдение за действиями в том крае англичан, заботу о развитии нашей торговли и оказание содействия мусульманам-паломникам из России»
[479]. Суть дипломатических ходов России в зоне Персидского залива сводилась к тому, чтобы, с одной стороны, «мирным способом парализовать дальнейшие своекорыстные действия там англичан», а с другой – «укрепить обаяние и авторитет России среди местного населения». Кроме того, – расширить, насколько можно, «торгово-коммерческое общение» Российской империи с Южной Персией, Аравией и Месопотамией
[480]. «Развитие нашей внутренней промышленности, – указывал И. А. Зиновьев в инструкции русскому консулу в Басре А. А. Адамову, – обязывает нас, так же как и другие государства, заботиться о приискании новых рынков для сбыта наших произведений», в том числе в Месопотамии и в Аравии.
Архивные документы и факты истории свидетельствуют, что акцент в своих практических делах в данном районе мира Россия ставила на конкуренции с иностранными державами в торгово-предпринимательской деятельности, и, заметим, мирными средствами. От акций военно-силового характера, «чреватых воспламенением региональных конфликтов», дистанцировалась. К «политике канонерок», использованию методов шантажа и к угрозам применения военной силы не прибегала, и в арсенале ее политико-дипломатических средств таковые не значились. Поведение России конкретно в отношении Омана смело можно называть уважительным и корректным.
