Спенсер почувствовал, как трогает шрам на лице пальцами правой руки, переложив фонарь в левую. Он опустил руку к пистолету, который давил ему в живот, но не вытащил его из-за пояса.
— Неужели ваша мать ничего не знала об этом тайнике? — спросила Элли, оглядывая комнату.
— Он владел ранчо еще до того, как они поженились, и переделал флигель тоже до того, как она поселилась здесь. Эта комнатка раньше была частью той, где хранились разные старые бумаги и документы. Он сам установил здесь полки и шкафы, чтобы замаскировать вход в подземелье. Он это сделал после того, как отсюда ушли рабочие. Они не догадывались, что он скрыл вход в подвал. И уже потом он пригласил плотника, который настлал полы из сосны.
Элли повесила «узи» на плечо. Она это сделала, чтобы иметь возможность крепко обхватить себя руками.
— Он все планировал заранее, еще до того, как он женился на вашей матери, до того, как… родились вы?
Ее отвращение было таким, словно она ощущала запах плесени в затхлом воздухе. Спенсер хотел надеяться, что она выдержит все откровения, которые ей еще предстояло услышать, и не перенесет возмущение отцом на его сына.
Он был готов смиренно молиться о том, чтобы в ее глазах оставаться чистым и незапятнанным.
Но сам Спенсер всегда с отвращением замечал в себе любое проявление отцовских черт. Даже если это было совершенно невинное сходство. Иногда, глядя на себя в зеркало, Спенсер вспоминал, что у его отца такие же темные глаза. И с отвращением отвернувшись от своего отражения, он чувствовал, как подкатывает тошнота.
Он сказал:
— Может, тогда он четко не представлял, для чего ему нужен этот тайник. Надеюсь, что это так. Надеюсь, что он женился на моей матери до того, как у него возникли… подобные желания, которые он удовлетворял здесь. Но мне все равно кажется, что он догадывался, для чего ему понадобятся эти помещения в подвале. Просто тогда он еще не был готов использовать их подобным образом. Примерно так же он вынашивал идею какой-нибудь картины. Иногда он обдумывал ее годами, прежде чем начать писать.
Элли выглядела желтой в этом неприятном свете, но Спенсер понимал, что она бледна как смерть. Она смотрела на закрытую дверь, ведущую к лестнице. Показав на нее, она спросила:
— Он думал, что там, внизу, он тоже будет работать?
— Никто ничего не может сказать точно. Он пытался сделать вил, что это так. Возможно, он просто морочил голову копам и психиатрам. Он мог развлекаться по-своему. Это был удивительно умный человек, и он легко мог манипулировать людьми. Ему нравилось заниматься этим. Кто знает, что происходило в его мозгу? Что он думал на самом деле.
— Но когда он начал это… начал это делать?
— Через пять лет после того, как они поженились. Мне тогда было четыре года. И прошло еще четыре, прежде чем она все узнала… и ей пришлось умереть. Полиция определила сроки после того, как идентифицировала… останки ранних жертв.
Рокки протиснулся между ними к входу в подвал. Он нервно принюхивался к узкой щели под дверью. Вид у него был самый несчастный.
— Иногда, — продолжал Спенсер, — когда мне не спится, я вспоминаю, как он качал меня на коленях, боролся со мной на ковре. Мне было лет пять или шесть, он гладил меня по головке…
У Спенсера задрожал голос.
Он глубоко вздохнул и заставил себя продолжать. Он пришел сюда, чтобы все довести до конца, чтобы наконец разобраться с прошлым.
— Он касался меня… этими руками, этими руками, этими самыми руками, которыми он… в подвале… делал такие ужасные вещи.
— О-о-о, — тихо простонала Элли, как будто ее пронзила боль.
Спенсер надеялся, что не ошибся, заметив в ее глазах понимание всего, что ему пришлось перенести за эти годы. И еще он надеялся, что она испытывает сочувствие к нему, но ни в коем случае не отвращение.
Он сказал:
— Меня начинает мутить… когда я вспоминаю, что мой отец касался меня. Нет, еще хуже… Я думаю о том, что он оставлял свежий труп внизу в темноте, мертвую женщину… и мог возвращаться оттуда, из этого подвала, хорошо помня запах ее крови, он поднимался в дом… он шел наверх в спальню моей матери… в ее объятия… касался ее…
— О Боже мой, — простонала Элли.
Она закрыла глаза, как будто не могла больше смотреть на него.
Он понимал, что является частью этого ужаса, хотя ни в чем не виноват. Он был неразрывно связан с чудовищной жестокостью своего отца, и, чтобы люди могли, глядя на него, не видеть в нем того молодого Майкла, который был рядом с развращающим влиянием этой бойни, он отказался от своего настоящего имени.
Его сердце равными потоками гнало в нем кровь и отчаяние.
Элли открыла глаза, у нее на ресницах блестели слезы. Она коснулась его шрама. Она так нежно приложила к нему руку — его никогда так никто не касался. Она сказала всего лишь несколько слов, и Спенсер понял, что в ее глазах он ничем не замаран:
— Боже мой, как мне тебя жаль!
Если даже он проживет сто лет, понял Спенсер, он не сможет ее любить больше, чем любит теперь. Ее ласковое прикосновение именно в этот тяжкий для него момент было величайшим проявлением доброты, с которым он никогда прежде не сталкивался.
Единственным желанием Спенсера было так же верить в свою невиновность, как в нее верила Элли.
Ему необходимо восстановить в памяти все, он пришел сюда ради этого. Он молился Богу и взывал к своей погибшей матери, чтобы они были милосердны к нему. Больше всего он боялся узнать, что был во всех отношениях сыном своего отца.
Элли давала ему силу, чтобы пройти до конца весь путь.
Прежде чем у него могла улетучиться решительность, он повернулся к двери, ведущей вниз.
Рокки посмотрел на него и заскулил. Спенсер нагнулся и погладил пса.
Дверь теперь стала грязнее, кое-где с нее слезла краска.
— Она была закрыта, но тогда все было по-другому, — сказал Спенсер. Ему снова вспомнился тот далекий июль. — Кто-то, наверное, отмыл все отпечатки рук.
— Отпечатки рук?
Спенсер показал на дверь.
— Начиная от ручки вверх… шли десять или двенадцать отпечатков ладоней. Они накладывались друг на друга. Это была женская ладонь с пальцами, растопыренными в стороны… как крыло птицы… и кровь была свежая, все еще влажная и такая красная. — Спенсер провел рукой по холодному дереву и увидел, как на нем снова появились эти отпечатки, они блестели при мрачном желтоватом свете. Они казались реальными, как в ту далекую ночь. Спенсер понимал, что это птицы памяти снова старались завладеть его сознанием. Их видел только он, Элли ничего не заметила. — Меня эти следы просто загипнотизировали, я не мог оторвать от них глаз. В них отражался ужас, охвативший женщину… ее отчаяние… она пыталась сопротивляться, когда ее тащили отсюда в тайный… страшный мир внизу. — Спенсер почувствовал, что взялся за ручку двери. Ладонь ощущала холод. Дрожь словно стряхнула с него годы, и его голос стал юношеским. — Я смотрел на кровь… понимая, что ей нужна помощь… моя помощь… но я не мог двинуться вперед. Просто не мог. Боже ты мой! Я не хотел идти вперед. Я был всего лишь мальчик. Господи Иисусе! Я был босой, безоружный, и я боялся. Я не был готов к тому, чтобы узнать всю правду. Но даже будучи испуганным, стоя здесь в нерешительности, я… я каким-то образом открыл красную дверь.
