Интерлюдия первая: запахи
Облик его давно затерялся в моей памяти. Дольше всего помнились глаза: огромные серые, обрамлённые длинными ресницами. Две проруби, смотрящие внутрь, в самую сердцевину. Но время покрыло их льдом, занесло мелкой снежной пылью. И не осталось ничего от лица, которое я когда-то знал лучше, чем линии на собственных руках.
Голос, звавший меня по имени, ещё раньше превратился в завывание вьюги. Я не мог вычленить слов, не мог понять смысла, но продолжал бежать прочь от него в моих снах. А потом и он затих. Смешался со скрипом снастей, с криками грузчиков и надсадным звоном корабельного колокола.
Остались лишь запахи. Сладковатый душок пропитавшихся водой досок и солоноватый аромат океана. А ещё — привкус металла, острый, как лезвие княжеского меча. Он пригвоздил меня к палубе, заставил опустить взгляд. Сколько раз я обещал себе этого не делать. Сколько раз злился, но снова не совладал с собой. И когда тяжесть стали легла на плечо, почувствовал, как оно леденеет, несмотря на две тёплые рубахи и кожаную куртку.
Я рвался в бой. Пролетай в тот час над нами тварь, я бы убил её голыми руками. Но она прилетела гораздо позже и заполнила мир иными запахами: гари и крови, боли и смерти.
Он позволил мне встать. Мне всегда лишь позволяли. Так псу дают доесть украденный со стола кусок, устав от его проделок.
Милость твоя, князь, костью мне в горле встала. Уж и не проглотить, только скулить остаётся да царапать когтями землю. Колется она, гонит подальше от надёжного берега, крепче ветра раздувая паруса кораблей. И пахнет дорогой парчой да розовым маслом.
Но сколько масла не лей, как не украшай себя золотом, не скрыть уже твоего страха, князь. Не скрыть, исходящего от тебя гнилостного духа. Как и лёгкое дрожание меча в ослабевающей с каждой минутой руке, отзывающееся во мне неподдельной радостью.
Я не желал князю смерти. Я любил его. Искренне и глубоко, как только брат может любить брата. И ненавидел ровно также. Немощь его стала моей силой, придала мне уверенности. Словно мальчишка закричал я в серую хмарь утра:
— Я вернусь и притащу тебе голову чудища! — и десятки глоток подхватили мой крик, пока князь смотрел на меня укоризненно.
Чего же ты ждал от меня?
Спросить бы, да нет уж на свете не тех сильных рук, что сажали меня в седло. Нет и рта, что отдавал приказы своим верным воинам. И корона, вожделенная мною, давно перестала сиять на хмуром челе. И не найти больше ни одного ответа, сколько вопросов не задавай.
Остались только запахи: моря и снега. Тоски и тлена.
I
Исследовательское судно «Элоиза» третий год бороздило просторы Небесного мира. Запас припасов стремительно таял, равно как и энтузиазм участников экспедиции. Матросы шептались между собой: мол, у капитана совсем с головой не в порядке. Загнать их в этот сектор космоса мог только настоящий псих. И пусть официально главным на корабле считался вовсе не Фредрик Лайтенд, а профессор физики невидимых излучений Валиус Юсфен, но именно капитан рулил «Элоизой» как в прямом, так и в переносном смысле. Сухенький старичок сначала вяло возражал ему, пытался спорить, но уже через неделю оставил это гиблое занятие. Проще гору сдвинуть.
Ночные дежурные уже вовсю зевали, мечтая о тёплых койках в каютах, дневные — ещё смотрели красочные сны, когда командир цеппелина проснулся. Жёсткий краешек книги впился ему в бок, но разбудило Фредрика вовсе не это. К неудобствам он давно привык, не обращая на них никакого внимания. А вот игнорировать собственные сны ему до сих пор не удавалось. Не сны… кошмары. Он не помнил, когда в последний раз видел что-то хоть сколько-нибудь приятное. И снилось ли таковое ему вообще.
Начало своей жизни, той жизни, что навсегда была утеряна капитаном, он помнил смутно. Все события этого короткого периода превратились для Лайтнеда в бесконечное восхождение по заснеженным горам. Он понимал, что, как и сейчас, тогда на Элпис также сменялись времена года, но в его памяти не осталось места ни лету, ни весне. В ней поздняя осень перетекала в зиму, а на смену зиме вновь приходили листопады и холода.
Одним движением поднявшись с кровати, Фредрик отправился к умывальнику. Холодная вода быстро освежила его, но до конца стереть гадкое ощущение прилипшей к лицу паутины не смогло. А всё эта духота. Он больше не мог выносить недостаток свежего воздуха, а более этого — чуть слышный запашок нестиранных носков. От него невозможно было избавиться. Система воздушной фильтрации корабля не справлялась, и капитана неотвязно преследовало желание высунуть голову из иллюминатора.
От этого глупого поступка его удерживало только то обстоятельство, что иллюминаторы попросту не открывались. Да и разбей Фредрик толстенное стекло, ему бы не удалось осуществить свой план. При малейшем намёке на разгерметизацию срабатывали защитные щиты. Насколько быстро это происходило, Лайтнед смог убедиться пару месяцев назад.
Из зеркала, висящего над умывальником, на него взирало усталое лицо со следами от подушки на левой щеке. Длинные пряди невыразительного блекло-русого цвета занавесили правую. Глаза такого же непримечательного цвета пасмурного неба, прямой нос да подбородок с ямочкой. Ни красавец, ни урод. Обыкновенный мужчина сорока с небольшим лет. Так и не вытертая вода стекала в чашу умывальника, пока он вглядывался в своё отражение. Собственный облик приводил Фредрика в замешательство, заставляя вот так каждое утро торчать у зеркала по несколько долгих минут. Лайтнед будто пытался вспомнить, как выглядел раньше, потом неизменно тряс головой и отходил подальше от умывальника.
— Уходи, — прошептал капитан незнакомцу в зеркале. — Уходи. Ты — не я, и мне никогда не стать тобой.
Потом прикрыл глаза, почти прижав голову к зеркальной поверхности и резко выдохнув, повернулся. Будь его воля, он бы запретил все зеркала. Но её едва хватало лишь на то, чтобы удерживать относительный порядок на цеппелине. Да и то, чем дальше «Элоиза» удалялась от родной планеты, тем сложнее это давалось Фредрику. То тут, то там возникали склоки; то там, то тут что-то шло не по плану. И всё чаще капитан слышал разговоры о том, что они ничего уже не найдут, и если Лайтнед ещё сохранил остатки разума, он обязан отдать приказ о возвращении домой.
Накинув поверх просторной рубашки мундир — синий и густо расшитый золотыми нитями, Фредрик присел за стол. На столешнице в несколько слоёв лежали разнообразные карты. Самая большая из них свешивалась почти до пола. Незнакомому с воздухоплаванием человеку от этих разрисованных кусков пергамента толку было немного. Но там, где обыватель видел одни цветные пятна да цифры, Лайтнед представлял себе настоящие туманности и звёздные системы. Эта экспедиция была уже четвертой на счету Фредрика и самой продолжительной из них. Одиннадцать лет он скитался по Небесному миру, и не осталось ни одного уголка, куда бы ни залетал его цеппелин. Конечно, в пределах, который позволяли исследовательские корабли третьего поколения. Пока Лайтнед и его команда ловили далёкие сигналы, на Элпис уже смастерили судно получше, в этом капитан не сомневался. Но своё нынешнее обиталище он бы не променял и на самое мощное транспортное средство.
