Когда ослабевшего Гайселля вытянули наверх, он был слеп и настолько худ, что свет просачивался сквозь его кости. Прекрасные волосы музыканта стали коричневыми от грязи и так перепутались, что мужчину пришлось остричь на лысо. Руки и ноги Гайселля были покрыты язвами, а одежда давно превратилась в отвратительные лохмотья. Но как только к бескровным губам страдальца поднесли дудочку, из неё тут же полилась настолько нежная музыка, что даже суровый властитель гор заплакал. Повелел он немедля вызвать лучших лекарей для Гайселля, и лучших кузнецов, чтобы сковали они ему новые пальцы из серебра чистого. После чего обратился к пленнику: «Много чудес я видел на свете, но такое подвластно лишь божествам! Не буду я тебя просить ни о чём, но великую честь окажешь, если позволишь хоть иногда слушать твою музыку».
Поднял Гайселль на властелина гор свои слепые глаза и неожиданно улыбнулся: «Был я глуп. Три лета не мог я коснуться ничего, кроме холодного камня да сырой земли и познал, для чего рождается музыка. Три весны я не мог наблюдать за ветром и понял: нельзя похваляться своей избранностью. Три зимы я не мог слышать, о чём говорят травы, и прошло ко мне решение поделиться со всеми своим умением. Сейчас я немощен, но когда окрепну, призови, господин, двенадцать юношей и тринадцать девиц, чтобы я мог научить их всему, что знаю сам. Ты, повелитель, также станешь моим учеником. Но есть у меня одно условие: чтобы я не сказал, всё выполнять беспрекословно. Трудись со всеми наравне, не ленясь. И никогда не пользуйся больше своим положением. Тогда сможешь ты, высочайший из горцев, как и я, принять божественный дар музыки и поселить его в своём сердце».
Тяжело пришлось королю. Никто прежде не смел повышать на него голоса, но Гайселль частенько покрикивал на ученика своего царственного. Хоть и слыл властитель гор когда-то лучшим мечником, но давно не держал меча. Руки его стали нежнее, чем у иной девушки. С непривычки сводило у короля пальцы, щёки его нещадно болели, а губы высохли и потрескались. Но когда терпение оставляло властителя, вспоминал о том, что пришлось пережить его учителю, и снова брался за тренировку. Он сам вырезал себе дудочку, и хотя та была некрасивой и кривой, но звучала ничуть не хуже, чем у остальных юношей и дев, что учились у Гайселля. Ни год, и не два оттачивал король непростое ремесло. Руки его стали проворнее юрких змеек, язык его уподобился крылу колибри, а грудь превратилась в кузнечный мех. И когда подходил к концу седьмой год, Гайселль снова попросил: «Поклянитесь, повелитель, что не используешь своё знание во зло».
Но вместо клятвы рассмеялся властитель гор: «Слепец, для чего, по-твоему, я желал всему этому научиться? Твоя музыка мне не важна, но эти глупые жители долин за неё отдадут всё, что угодно! У меня теперь есть двенадцать верных мужей и тринадцать жён, которых я пошлю вниз. И услышав песни наши, мастера их сами свои секреты выдадут! Так я и одержу победу».
Закричал страшно Гайселль: «Ах, пустоголовый! Ничего ты так и не вынес из моих уроков! Но придёт срок, и выпьешь ты горькую чашу до дна. Поплатишься за свою жадность и злобу».
«Угрожать мне вздумал?!» — схватив со стола, за которым сидел, нож, прошипел горный король.
«Нет, господин. Нет мне нужды угрожать, нет смысла сыпать проклятиями. Хоть слеп я, но вижу, как сжигает тебя жажда власти. Хоть не обучен я военному делу, но ясно мне, как страшен твой план. И хоть не могу я заглянуть за завесу времени, но и без того конец твой известен. Ты заточил меня в плен на три года, но горе может заточить навечно. Ты отрезал мне пальцы, но гнев способен испепелить. Ты думал, что я погибну твоим рабом, но месть способна сделать любого бессмертным». — Так говорил Гайселль.
Не выдержал его слов властитель гор. Ударил он своего учителя ножом, но прошёл нож сквозь тело, не причинив тому никакого вреда. Хотел король схватить музыканта, но поймал лишь горстку прозрачного песка. Растаял Гайселль, как будто его никогда не было. Лишь на пол упали десять серебряных пальцев. Не принял отшельник откуп королевский.
А что же властитель гор? Как и задумалось, отправил он в долину двенадцать мужей и тринадцать жён. И стали те бродить среди её жителей да вызнавать их секреты. Ровно через год явился во дворец один из мужчин и сказал: «Был я, повелитель, везде, где возможно, но куда бы ни являлся, везде музыка служила мне верным другом. С её помощью узнал я, как жители долины мастерят свои луки и делают стрелы, способные пробить любой щит. Теперь мы можем делать такие же».
Прошёл ещё месяц, и явился другой посланник: «Был я везде, где возможно, но куда бы ни приходил, музыка всегда была мне вместо сестры родной. Играя на своей дудочке, я узнал, как жители долины делают свои катапульты, способные швырять огненные заряды на целую версту
[2]. Теперь и мы сможем смастерить такие же».
А вслед за ним, через неделю, вернулась одна из женщин: «Была я лишь в одном городе, и лишь только достала дудочку, как сбежался народ. Стали выспрашивать, что это такое. Я пообещала поиграть им, а они взамен — отвести к королю долины. И когда услышал тот мою музыку, пал на колени и стал молить остаться с ним навсегда. Тогда я ответила: «Не могу. Я пришла из горной страны, и если твои подданные об этом узнаю, то убьют меня». Заметался король долины, запричитал: «Что же мне делать? Не могу больше жить без тебя, красавица, а без твоей музыки, и подавно!» «Сдайся, — предложила я. — Это единственный выход. Присоедини свои земли к горной стране, и тогда никто не посмеет меня тронуть» «Не могу я пойти на такое, — отвечал он мне. — Да другое имею решение. Надоело нам, жителям долины с соседями воевать. Много веков наши народы жили мирно, а теперь должны протыкать друг друга мечами, сжигать да вешать. Ты пришла сюда, ничего не боясь, и принесла свою чудесную дудочку. Ты храбрая и смелая, как все горцы, и я полюбил тебя больше жизни. Думаю, наш союз сможет прекратить эту глупую войну. Возвращайся к своему повелителю и передай ему, что согласен я подписать с горной страной мирный договор».
«Мир? — презрительно сморщился властитель гор. — Нет уж. Не успокоюсь я, покуда долина моей не станет. Известно нам теперь, как делать стрелы, что пробивают любой щит и катапульты, способные метать огненные снаряды. Мы и так сильнее этих жалких равнинников, а с таким оружием разобьём их и даже не вспотеем»
«Значит, противен тебе мир, — отчего-то задумчиво протянула женщина. — Что ж, тогда продолжу я свой рассказ. Три дня принимал меня у себя в гостях король долины. Молод он и красив. Волосы его темны, как ночь, а лицо подобно лику Селесты. Он добр как к своим подданным, так и к чужеземцам. Он со всеми обходителен, образован и мудр. Лишь в одном городе я побывала, но не хочу, чтобы его жители из-за прихоти твоей ложились в землю сырую. И тем более, такой участи не пожелаю для родных мне горцев. Пойди на уступки, подпиши мир с долиной».
«Как смеешь ты, девка, указывать своему повелителю, что он должен делать?» — забрызгал слюной горный король.
«Ты прав. Я простолюдинка. Мой отец был пастухом, мой дед был пастухом, а до него — его отец и дед. И все они по милости таких вот господ полегли в смертном бою. И не сказала бы я не слова тебе поперёк, коли не владела искусством музыки».
