— Не смешите меня, мой господин, — вопреки словам, с удовольствием расхохоталась принцесса. — После того, как я открою вам секрет, вы никогда не заблудитесь.
Девушка пальцем поманила жениха, указывая ему на ближайший стул. Взяв пергамент и перо, она принялась писать один под другим знакомые слова. Бранслав несколько мгновений смотрел на получившийся столбец, потом спросил:
— Это же названия месяцев, ваше высочество, так?
— Они самые. Если взять каждую первую букву, и немного их изменить их вид, вот так, — рядом со столбцом появилось несколько угловатых знаков, — мы получим план коридоров на каждом этаже. Старинная шутка горных зодчих. Стоит мысленно наложить одну букву на другую, и можно с лёгкостью вычислить, где находятся действующие лестницы, а где — фальшивки. Никто, кроме королевской семьи и министров не знает об этом. Ну, и конечно, прислуга, куда же без этого. Но раз вы, господин, завтра станете моим мужем, то скрывать от вас эту тайну не имеет смысла.
Именно о тайнах сейчас думал Бранслав, стоя перед алтарём в ожидании Йовилль. Своей он делиться не собирался и очень надеялся, что никто никогда её не раскроет. Особенно эта хрупкая девушка, двигающаяся к нему навстречу с такой обворожительной улыбкой, словно прежде не видела никого чудеснее графского сына. А тот поправил цветок, прикреплённый к камзолу, и попытался изобразить хотя бы жалкое подобие радости на своём лице. Ему совершенно не хотелось улыбаться. Ему чужды были старые шифры, что оставили горные зодчие. Ему не было дела до собственного вида, хотя облик красавицы-принцессы и пробудил в нём что-то вроде сожаления.
В своём жемчужно-сиреневом одеянии, она напоминала осколок неба ранним утром над горами. За платьем тянулся длинный шлейф, и принцесса явно опасалась в нём запутаться, а потому делала нарочито осторожные шаги, стреляя тёмными глазами из-за кисейной фаты. Йовилль была прекрасна, ещё прекраснее, чем в их первую встречу. Попытки скрыть волнение ни к чему не привели, и оно вылилось свежим румянцем на щеки девушки. Длинные тёмные волосы, убранные в тугую причёску и перевитые жемчужными нитями, блестели в разноцветных лучах, лившихся из высоких стрельчатых окон. Розовые губки то растягивались в улыбке, то скромно поджимались, тогда как ниточки бровей ровно замерли над сияющими глазами. А когда принцесса встала рядом с женихом, все горцы восторженно охнули: так чудно они смотрелись вместе.
Даже жрец — старец с удивительно прямой спиной и серой гривой волос — выдержал паузу, чтобы гости могли в тишине насладиться видом юной пары. А после завёл монотонным речитативом молитву матери-горе, духам предков и белому ворону, что даровал радость лицезреть сегодня столь достойного сына долины, как Бранслав. Видел бы он того ворона! Улыбка приклеилась к лицу графского сына, а вот выражение лица Йовилль постепенно изменилось: в нём появилось нетерпение. Складки жемчужно-сиреневого платья затрепыхались — принцесса начала недовольно переминаться с ноги на ногу.
«Может, всё не так плохо? — попытался успокоить себя Бранслав, на миг забывая всю тяжесть своего положения. — Она кажется неплохой девочкой».
И вот им велели протянуть правые руки навстречу друг другу, и жрец перевязал их белой лентой — знаком духовного единства. Потом сотворил замысловатый жест и соединил тем же образом левые руки жениха и невесты. Кроваво-красный шнурок больно врезался в кожу графского сына, и тогда он почувствовал учащённый пульс Йовилль. Она подняла на жениха, нет, уже мужа, свои удивительные глаза-звёзды и что-то внутри Бранслава, словно в страшном предчувствии, болезненно ёкнуло.
Йовилль (фрагмент 6)
Долго ли, коротко ли, но сын графа Дондре стал своим средь горцев. Люди, где бы они ни жили, по сути своей, везде одинаковы. И как бы новые знакомые Бранслава не отличались на первый взгляд от друзей его из долины, но и их сердцам смог он подобрать ключи. Скоро сошёлся муж Йовилль со всеми министрами, обоими королевичами, теперь приходящимися ему шуринами, и даже с суровым горным властителем. Все отмечали добрый нрав графского сына, и каждая достаточно влиятельная семья горной страны считала за обязательство пригласить его к себе на обед или ужин. Потому-то первые месяцы Бранслав проводил в разъездах, гуляя на устроенных в честь него пирах и участвуя в охоте.
Но когда число приглашений сошло на нет, и супруг принцессы перестал служить главной темой светских пересудов, эдакой диковинкой, скрашивающей вечера зажиточных горцев, стало ясно, что с женой-то своей Бранслав поладить никак не может. Нет, они не ругались, не ссорились, но рядом с Йовилль мужчина держался отстранённо и вовсе не ласково, как полагается любящему супругу. При народе он улыбался ей, называл своей голубкой, но когда двери их покоев затворялись, всякая приятность в нём исчезала. Бывало, за весь день не скажет Бранслав её высочеству ни одного слова. То за книгой спрячется, то примется строчить длинные письма.
— Кому вы всё пишете? — не выдержала, спросила Йовилль.
— Отцу своему. Хворает он, вторую неделю с постели встать не может. Сердце от того моё не на месте, но что делать, не могу же я вас, моя дорогая, бросить?
— Почему вы сразу не сказали? Вы не пленник, не слуга, и вольны ехать куда угодно. Отложите перо и прикажите собрать всё необходимое к отъезду. Завтра же отправляйтесь домой, навестите вашего батюшку и будьте там столько, сколько сочтёте необходимым.
Прояснилось лицо Бранслава. С такой живостью засобирался он домой, словно, и впрямь, был не зятем горному властителю, а пленным рабом. А на следующее утро, не успело даже солнце взойти, взлетел графский сын в седло, да и был таков.
Неделя прошла, вторая минула, Йовилль в ожидании мужа искусала все губы, а он всё не возвращался. Лишь на исходе третьей надели возвестили часовые, что к дворцу приближается одинокий всадник. Услыхав это, принцесса как была — в домашнем платье и простоволосая, сбежала вниз к воротам и стала ожидать своего Бранслава. Взмыленный конь остановился перед ней, и сияющий радостью муж спрыгнул на землю. Осмотрел он своим светлым взглядом замковый двор, приласкал вертящуюся у ног собаку, и лишь потом обратил внимание на жену:
— Ну, муж мой, как отец ваш поживает? — после неловких приветствий, спросила принцесса.
— Замечательно поживает, госпожа моя. Стоило мне появиться на родном пороге, как болезнь его отступила. А оставил я его в полном здравии.
— Рада я это слышать. Значит, вы больше не покинете меня?
— Значит, не покину, — легко согласился Бранслав.
Но не прошло и полугода, как вновь сделался он темнее да тревожнее прежнего. Как бы не пыталась Йовилль развеселить мужа, как бы не старалась вызвать его на ответную ласку, но оставался графский сын подобно льду, что тонким своим кружевом сковал поникшие травы, холоден и неприветлив. Бывало, за целый вечер и взгляда на супругу не кинет. Всё сидит, да пьёт вино, да строчит длинные письма. Не выдержала принцесса, пристала к Бранславу:
— Что у вас снова стряслось?
— Сестру мою среднюю замуж зовут.
