Лишь спустя четверть часа он позволил себе встать и пройтись. Шаги давались легко, нигде ничего не стреляло, не мешалось и не болело. Удивительно приятное ощущение! Боязливо приблизившись к зеркалу, Фредрик заглянул за краешек рамы. Перед глазами его предстал молодой человек лет двадцати с пышными волосами светло-русого цвета и довольно приятными, но не примечательными чертами лица. Правда, вид у него был каким-то потрёпанным, а в глазах плескалась тревога, что, впрочем, было не удивительно в сложившихся обстоятельствах.
— Я цел. Я здоров, — с облегчением произнёс Лайтнед.
Хотелось добавить, что произошедшее с ним — всего лишь сон, но от правды не убежать, как и от нескольких месяцев вынужденного постельного режима. Не убежать от немощности, от сковывающих мышцы спазмов. И от повторяемой в ночи молитвы: небесная птица, прекрати мои страдания. Наконец-то, она была услышана. Наконец-то Фредрик может вот так, запросто, пройтись без поддержки по пушистому ковру. Может стащить опостылевшую одежду и, потянувшись всеми суставами, просто постоять посреди спальни голышом. Только спустя несколько мгновений он одумался: мало ли, кто зайдёт?
Пришлось немедленно спрятаться в ванной и уже там, в тёплой воде, продолжить своё занятие. С удовольствием подвигать сильными ногами, согнуть и разогнуть каждый палец на руке, словно примеряя, не жмёт ли обновлённое тело. Глаза больше не застилал туман, зрение снова стало чётким. И Фредрик смотрел. Смотрел на всё: на разноцветные плитки, которыми была отделана ванная комната, на лежащие на полке толстые полотенца. Он прочёл все названия шампуней и жидкого мыла, с удовлетворением отметив, что не потерял способность читать. Волосы юноши были спутаны настолько, что пришлось буквально раздирать их на отдельные пряди. От тела шёл неприятный запах пота, и Лайтнед с остервенением скоблил себя жёсткой мочалкой, пока кожа не стала насыщенно-розовой.
Только закончив все процедуры, он вернулся обратно в спальню. Не зная, что надеть, нахлобучил первый попавшийся костюм. За то время, пока он пребывал на грани жизни и смерти, мода не особенно изменилась. Чулки, панталоны из хлопка, поверх них брюки из плотной ткани с мелким рисунком. Сорочка, жилет в тон к брюкам, и в дополнение ко всей этой «капусте» — кафтан. Подтянуть и поправить, где надо. Убрать влажные волосы назад, затянув лентой. По счастью, жуткие воротники отошли в прошлое, как и разнообразные перевязи, банты и парики. От былой роскоши осталась лишь густая вышивка да украшения в виде брошек или необычных пуговиц. Раньше Лайтнед обожал такие вещицы, но сейчас ему просто хотелось как можно быстрее покончить с обряжением.
Подойти к окну — высокому, с частым переплётом. За ним простирался унылый вид голых деревьев и остатков желтоватого снега. Но Фредрику было важнее то, что открывалось за ними. Башни и купола, преобразованная человеческими творениями линия горизонта. Такая же, как и тогда, до того, как он совсем ослабел, до того, как к нему пришло спасительное забвение. Лайтнед невольно улыбнулся и поспешил прочь из комнаты. Ему хотелось поскорее изучить этот новый мир, и ещё больше — нового себя.
Вниз вела деревянная лесенка с ажурными перилами. Фредрик насчитал четырнадцать ступенек. Поморщился. Нечётные числа нравились ему больше, но считать подобное совпадение дурным знаком юноша не стал. Просторная гостиная, гораздо уютнее, чем его собственные покои. Тут не было резких цветов, зато нашлось много милых мелочей, вроде статуэток и фотографий в рамках. А ещё недопитая чашка с остывшим чаем. Кто-то неизвестный поставил её прямо на свежую газету. От бумаги несло типографской краской, пачкающий подушечки пальцев.
«13 число месяца подснежника», — прочёл Фредрик про себя дату наверху страницы. Потом заглянул на первую полосу и добавил уже вслух:
— Три тысячи двести восемьдесят восьмой. Что ж, не так долго я пробыл в отключке.
Он хотел продолжить осмотр, но тут раздалось характерное громыхание автоматического замка, и Лайтнеду пришлось срочно переключить своё внимание на вошедшего. Точнее, на вошедшую девицу лет пятнадцати-шестнадцати в тёмном плаще, обмётанном по подолу грязью. Это первое что бросилось в глаза. Потом Фредрик увидел торчащие из-под шляпы светлые кудряшки и большие карие глаза. У девицы был аккуратный нос, а вот рот казался слегка великоват для такого миниатюрного личика. Возможно, такое впечатление создалось из-за чересчур яркой помады. Но вот брови у неряхи были свои, густые, ничем не подведённые и очень красиво очерченные. Такие же как…
— Братец! — вскричала девица. — Ты встал?! Мы не собирались трогать тебя до обеда. Как ты себя чувствуешь?
— Вполне… — кашлянул, прочищая горло, Фредрик. — Вполне нормально.
— Ох, братец, мы так испугались! Ты был похож на мертвеца. Мать весь вечер плакала, а отец грозился отправить тебя в пансионат. Ужасно, просто ужасно.
— Перестань, — отмахнулся юноша. — Лучше скажи, где родители сейчас?
— Папа, как всегда, поехал на свои плантации. Будто без него не справятся. А мама с госпожой Планд, наверное, сейчас расписывают очередную тарелку на уроках керамики. Хоть бы раз принесла, показала. Вот я всегда приношу свои работы, и сразу становится ясным, что не зря учусь, не зря время трачу.
— Плантации? — растерянно переспросил Лайтнед.
— Ну, сады, какая разница. Как же, ежегодная церемония опрыскивания от паразитов. Пока листочки не распустились, — явно передразнивая отца, пробасила девица. — Он уже третью неделю обещает сводить меня в музей. Скоро выставка закончится, а я так туда и не попаду. Между прочим, это никакая не блажь. И не смотри на меня так. Да, я хочу, и буду заниматься литьём. Преподаватель говорит, что я гораздо лучше некоторых мужчин, вот как! Во всяком случае, я более… скурпулёзна.
— Скрупулёзна, — поправил Фредрик.
— Ну да, — серьёзно кивнула девица и неожиданно спросила: — А что это значит?
— Это значит, что ты чрезвычайно тщательна. Литье, говоришь?
— Ум.
Видимо, вспомнив, что неприлично разгуливать по чистой гостиной в уличной обуви, девица уселась на пуфик и принялась расшнуровывать ботинки. Странно, но в отличие от пальто, те выглядели ни сколько грязными, сколько мокрыми. Занятие так поглотило сестру, что опомнилась она лишь тогда, когда Фредрик щёлкнул дверной ручкой. И тут же забросала его запоздалыми вопросами:
— Ты куда? И почему ты не в домашнем? Тебе лежать надо!
— Скоро буду, — буркнул тот. Перешагнул порог и предупредил напоследок: — Если кто будет спрашивать, вернусь к обеду. И попроси за меня у матери прощения.
VII
Город выглядел уныло и потрёпанно, будто открытка, забытая в почтовом ящике съехавшими с адреса получателями. Серый доминировал своей невзрачностью, заставив даже неприлично-красный побледнеть. Остальные цвета также сдали свои позиции. Сделались на его фоне похожими на кичливых, вульгарных девок из дома удовольствия. Взгляд притягивается, а внутри что-то заставляет поскорее отвернуться.
