— «Путь до пещеры занял больше времени, чем рассчитывал Тейлус. В одиночку он, и в правду, одолел бы его за день, но ребёнок требовал постоянного внимания и частых остановок. Из опасения, что Фабийоллю в любой момент может стать хуже, отец едва ли не каждые полчаса кидался к корзине, прикреплённой к спине Толокна. Но малыш почти не капризничал и даже пару раз поел, чем подкрепил уверенность Тейлуса в правильности своего решения.
Пока всё происходило именно так, как предрекал ведун. То ли в последнем ливне вылились все небесные запасы воды, то ли Птица смилостивилась, но редкие облака проносились мимо, не собираясь в стада туч. Ветер дул в спину, не меняя направления, словно подгонял Толокно и его хозяина.
Так без приключений они добрались до подножия священной горы и без каких-либо усилий начали свой подъём. Фиастра обращалась к морю резкими обрывами и глубокими провалами, но другой её склон был полог и испещрён множеством троп. По одной из таких дорог и последовал Тейлус со своим драгоценным грузом. Но как бы сама Мать-гора не берегла их, как бы ветер и солнце не старались им помочь, а все же вскоре и сам путник, и его ослик настолько устали, что уже не могли бодро шагать по камням. Вот она — пещера, виднеется за очередным поворотом серпантина, но сил просто не осталось. К тому же день давно сменили сумерки, а двигаться в темноте Тейлус опасался.
Пока Толокно щипал редкую траву на обочине, мужчина кое-как притулился около большого валуна и занялся сыном. Надо было перепеленать его, и ещё разок дать заготовленную Майетолль смесь. Обычно, стоило лишь поставить корзинку на землю, как младенец начинал усиленно копошиться в своих путах, всячески выражая недовольство остановкой, но на этот раз никакого движения отец не заметил. Отодвинув ткань, прикрывавшую корзинку и защищавшую ребёнка от насекомых и слишком яркого света, мужчина заглянул внутрь. Вдруг Фабийолль крепко спит, тогда и нечего его лишний раз беспокоить. Но малыш не спал. Он смотрел стеклянными серо-голубыми глазами прямо перед собой и не дышал.
Стоит ли описывать тот ужас, который почувствовал Тейлус, глядя на своего мёртвого сына? Возможно ли сухими словами выразить те крики, что издавал он, плача? Только те, кто пережил подобную потерю способны представить себе воочию последовавшую за тем сцену, но автор предпочтёт этого не делать, иначе не найдёт в себе мужества продолжать рассказ».
— Стоп, стоп! — едва не задев фонарь рукавов, прервал друга Кримс. — Не может такого быть.
— Может или нет, я читаю ровно то, что здесь написано. Кстати, надо бы как-то исправить последнее предложение. Оно стилистически не вписывается…
— Да погодите вы со своей стилистикой! Неужели всё так и закончится? Но история твердит обратное. Вы уверенны, что данное произведение об Эрителе, а не о каком-то другом несчастном мальчике?
— Прекратите засыпать меня вопросами! — вскипел господин Свойтер, пытаясь одновременно придумать более подходящую фразу, чтобы вписать её вместо зачёркнутой, и разобрать пулемётную трескотню доктора. — Вы, Эрик, как моя правнучка, право слово! Не дослушали до конца, а уже возмущаетесь. Ей начнёшь читать на ночь сказку, так она уже после слов «жили-были» затягивает: «А почему жили-были? А как это? А почему не наоборот — были-жили?» Но ей всего четыре года, а вам, мой друг даже не десять раз по четыре, а все двадцать! Имейте терпение, в конце-то концов!
— «Я не берусь за это. Но те, кто пережил подобную потерю, легко представят себе и ужас, и крики, и пришедшую им на смену тупую апатию», — как с листа произнёс доктор. И пояснил: — Работа в больнице накладывает определённый след, делая тебя циничным, но не слепым. Я много раз наблюдал подобные картины. Люди ведут себя по-разному. Женщины обычно устаивают истерики, джентльмены более сдержанны, чаще выражая своё горе не слезами, но гневными воплями. Но и среди них находятся люди, вроде Тейлуса. И, правда… лучше себе не представлять.
— Не хотите стать моим партнёром по издательскому делу, а? У вас ловко выходит! — похвалил Кримса редактор.
— Двадцатилетняя практика ведения дневников, — раскрыл тот свой секрет. — Плюс ежедневная работа с больничными записями. На приём часто приходят такие индивиды, которые на вопрос: «На что жалуетесь?» — начинают либо описывать всю свою жизнь, либо, напротив, двух слов связать не могут. А записать симптомы надобно и для тех, и для других. Врач не просто исправляет ошибки природы или последствия неправильного образа жизни. Ему приходится заниматься ещё десятком самых разных дел и осваивать порой самые странные умения.
— Хм… захотите издать мемуары, сделаю пятидесяти процентную скидку.
— Это вместо «сочувствую»? — усмехнулся Кримс.
— Без комментариев, — в свою очередь засмеялся Свойтер. — «Слёзы не успели иссякнуть, когда небо прорезал огромный силуэт. Слишком плотный, чтобы быть тенью и слишком большой для пролетающей мимо птицы. Путник не поднял головы, а потому слишком поздно заметил опасность». Нет, это то тоже надо подправить. Как бы выразиться… — редактор закусил кончик ручки, напрягая не только серые клеточки, но и все лицевые мышцы. — Придумал! «Если бы путник поднял голову, то вовремя заметил опасность, но тень оставалась невидима для него до тех пор, пока не спикировала вниз, превратившись в громадную тварь. В свете наливающегося месяца её шкура поблёскивала металлом; огромные когти подхватили корзинку с телом ребёнка и, не успел Тейлус опомниться, как похитительница снова взмыла в воздух.
Лишь когда тень снова превратилась в едва различимую точку в вышине, страх волной захлестнул беднягу. Он замер на месте, вжавшись всем телом в холодный камень, но первая волна схлынула, а за ней пришла вторая — уже не ужас, а злость. Его мальчик, его Фабийолль! Тейлус вскочил, словно кто-то дал ему хорошего пинка, и помчался в том направлении, в каком скрылась неведомая тварь. Ноги сами несли мужчину, так что он несколько раз чуть не упал на резком повороте. Сердце билось о рёбра, как запертый в бочку поросёнок, глаза вытаращились сами собой, вылавливая из пейзажа лишь отдельные фрагменты. О Толокне хозяин и вовсе позабыл, оставив ослика на растерзание местным волкам и диким кошкам».
— Пинка, — почти по буквам произнёс доктор. — Словечко из рыцарских романов позапрошлого века. Да… теперь я понял, что мне напоминает этот рассказ. Когда-то в одном журнале, каком точно — не помню, напечатали отрывок из похожего произведения. В предисловии было указано, что задумка пришла к автору во сне. Хотя поверить в столь продуманные сны сложно. Но суть не в этом, а в том, что герои романа были совершенные чудаки, всё время делали странные вещи, совершали так называемые «подвиги» и частенько вот также неслись куда-то, разинув рот и вытаращив глаза. Хм… и осёл там, кстати, тоже имелся.
— Не знаю насчёт ослов, но этот журнал назывался «Литера». Мне в нём больше нравился раздел с историями от читателей. Иногда такие перлы выискивались, я диву давался. А вся эта историческая макулатура… Только те, кто не знаком с классической литературой могут считать её возвышенной. Но наши предки не брезговали описаниями не только пошлостей, но и откровенных извращений, сравнительно недавно научившись хоть как-то маскировать их изысканными выражениями. Но для современного произведения слово «пинок» абсолютно недопустимо, вы правы. Что ж, снова придётся исправлять по своему разумению. Встречу мадмуазель Вердетт, надо будет сделать ей пару замечаний.
