— Только не будьте слишком строги, — предупредил друга Кримс. — Вам известно, как порой глубоко ранят слова критики, пусть и произнесённые исключительно для совершенствования авторского стиля. Тем более, милых дам, тем более, дам юных.
Наследник гор (часть 4)
«Корчась от колотья в боку, Тейлус продолжал своё преследование. Тропинка стала извилистей, наклон её увеличился, а ширина, напротив, уменьшилась. Один неосторожный шаг, и ему грозило свалиться с высоты нескольких десятков локтей. Кусты, растущие на склоне, вряд ли бы смягчили падение: поздние цветочки, усыпавшие их, были на порядок меньше колючек. Но то ли Тейлус был необычайно удачлив, то ли Мать-гора прониклась горем отца, дав тому добраться до пещеры всего лишь с парой синяков и одной длинной царапиной через всю щёку.
Тварь опередила бедолагу. Расселась прямо перед входом. Теперь-то Тейлус мог оценить её истинные размеры. Когда та метнулась с небес вниз, то показалась мужчине величиной едва ли не с его собственную избу. На деле длина её не превышала трёх с половиной аршинов. Тейлус однажды выловил в озере крокодила таких размером, и похитительница весьма походила на его помесь с курицей: четыре мощные лапы, круглая башка с клювом и два крыла, сейчас распахнутые во всю ширь. То, что вначале Тейлус принял за перья и мех, оказалось настоящей бронёй, крупные пластики которой покрывали её туловище и мельчали на бёдрах.
Но более всего пугали вовсе не громадные когти монстра, и не его крылья, словно окаймлённые длинными лезвиями, а глаза. Несоразмерно крупные, ярко-красные, как ещё не остывшие уголья, они будто светились сами по себе. Заглянув в них, Тейлус отчего-то вспомнил ведьминскую казнь. Вспомнил пламя, пожиравшее её длинные волосы и пронзительный крик, последний, а потом жизнь покинула проклятую бабу. Это ощущение, вселяющее отчаянье и страх, будто над миром висит какая-то пелена, какая-то загадка, которую он не в силах разгадать — Тейлус снова был в его власти. Глядя в глаза наглой похитительницы, как прежде смотрел на отблески костра посреди городской площади, несчастный явственно чувствовал присутствие чего-то непостижимого, чего-то столь же древнего, как камни под его ногами и столь же обманчивого, как свет Селесты.
Могло пройти несколько мгновений или несколько часов, когда мужчина, наконец, сбросил с себя оцепенение. Почуяв это, тварь сложила крылья и припала к земле. Только сейчас Тейлус заметил лежащую чуть в отдалении от неё корзину. С его сыном. С его Фабийоллем. Он должен любой ценой вернуть своего мальчика, должен принести его домой. Но едва Тейлус сделал шаг, как красноглазое чудовище дёрнулось ему навстречу, грозно открыв клюв. Из его глотки не вырвалось ни единого звука, но в ушах у путника резко засвербело и появилось желание немедленно зажать их руками.
— Уходи, кыш! — дрожа от страха, крикнул Тейлус.
Собственный голос показался ему мышиным писком. «Кошка» даже не отреагировала. Отвернувшись от человека, она направилась к корзине. Вызывающе медленно, едва шевеля своими уродливыми конечностями и по-утиному переваливаясь с одного бока на другой. Ей явно было неудобно на земле, тварь всё время помогала себе длинным гребенчатым хвостом, чтобы не завалиться.
Кинуться наперерез, схватить корзинку и бежать, но ноги сделались непослушными, словно набитыми сеном. Тейлус едва смог сделать ещё один шаг, и тварь тут же повернула в его сторону голову, готовая вновь окатить путника волной своей ненависти. А потом, как наседка, накрыла корзинку своей тушей. Над бронированной спиной поднялись два крыла, окружая тварь непроницаемым плащом. Длинная шея изогнулась, пряча голову куда-то под грудь монстра, и весь он стал поход на диковинную палатку кочевников.
«Что она делает? — Мысли заметались в голове просыпанным на пол горохом. — Жрёт! Да она же жрёт моего сына!»
Ненависть оказалась сильнее инстинкта самосохранения. Прежде ослабевшие члены вновь налились неведанной силой, способной не то что похитительницу уничтожить, а всю гору с землёй сравнять. Рука сама нашарила камень, пальцы впились в него, так что мелкая крошка в стороны брызнула. Пока монстр занят своей добычей, можно подраться к нему незамеченным, но не тут-то было. Стоило лишь поднять руку с зажатым в нем оружием, как навстречу Тейлусу метнулся хвост. Кроме острого гребня, на конце он имел нечто вроде раздвоенного острия, которое мужчина заметил только сейчас и, не успев среагировать, пребольно получил по ноге. Но то ли тварь не собиралась тратить лишние силы на назойливую помеху, то ли просто — промазала, но удар вышел недостаточно сильным, чтобы пропороть плоть, так что Тейлус отделался разодранной штаниной. Покачнувшись, потерял равновесие и упал на спину. Кончик хвоста сделал ещё несколько движений вправо-влево, как разозлённая кобра, а потом свернулся кольцом вокруг хозяйки».
— Что-то мне это напоминает, — покусывая ус, пробормотал доктор Кримс.
— Уж не сартийского ли ящера? — подсказал его друг.
— Точно-точно! Вот была история! Все газеты писали.
Доктор снял очки и, тщательно их протерев, вновь водрузил на нос. Глаз Птицы скользнул куда-то за дома подсматривать в окна за барышнями, оставив двух стариков в компании фонаря и более охотливой до неспешной беседы Селесты. Небо стремительно теряло золото, словно сдавленный в руках силача апельсин теряет сок. И лишь облака на самом западе маленькими поросятами проносились мимо, но и они начали терять свой невинный розовый оттенок.
Каждодневное изменение природы вдруг показалось Кримсу таким необыкновенным, таким загадочным. В голову ему пришло лишь одно слово: танец. Танцевал ветер, усилившийся к ночи, танцевали ветви деревьев, разбрасывая жёлтое конфетти листвы, танцевали тени, превратившись из дневных статистов в участников кордебалета. Древние думали, что это огромная небесная птица теряет одни перья и отращивает другие. Доктору же по душе было больше сравнение неба с женщиной, что каждое утро прихорашивается перед зеркалом и надевает новый наряд. Она капризна и непредсказуема, а потому то кутается в туманы, то заливается слезами дождя, то распахивает жаркие объятия летнего полдня.
— О чём вы задумались? — видя, с каким напряжённым вниманием собеседник смотрит на горизонт, обратился к нему господин Свойтер.
— О женщинах, — ответил Кримс.
— «Залюбовавшись красотой заката, нечётный начинаю стих», — понимающе кивнул редактор. — Закат, и правда, чудесен. Знаете, я читал как-то биографию генерала Левата, того самого, что разгромил дербскую армию двести лет назад. Он был ранен осколком снаряда, долго пролежал в госпитале, думали — не очнётся. Но Леват выжил и с тех пор взял себе за правило просыпаться перед рассветом и обязательно наблюдать за тем, как восходит Глаз Птицы. И также же вечером. Садился, как мы сейчас с вами, и смотрел за тем, как гаснут краски. Там была ещё такая фраза, вроде: «Мне хотелось прожить уникальность каждого дня, запомнить их все до единого. Моя жизнь была богата событиями, но все они касались только меня одного, только в моём разуме приобретали масштаб и вес, для остальных же мелкие приключения, случавшиеся со мной, являлись лишь либо весёлой шуткой, либо поводом сочувственно покачать головой — нечем больше. А рассвет и закат — они для всех людей рассвет и закат».
