— Я понял вас, сэр, — серьёзно кивнул Стиворт, и капитану снова померещилось, будто где-то треснула толстая ветка. — Но пообещайте мне кое-что. Если через месяц мы не найдём источник или хотя бы убедительные факты его существования, «Элоиза» повернёт обратно. Простите, сэр, но даже ради этого, — повторил движение Лайтнеда в сторону космических просторов старпом, — я не могу позволить вам угробить почти сто пятьдесят человек.
— Что ж. Справедливо, — крякнул Фредрик. Помолчал немного и всё же выдохнул: — Обещаю.
III
На входе в отсек уловления и записи Эха (или по-простому УЗЭ) капитан едва нос к носу не столкнулся с выходящим оттуда профессором Юсфеном. Старик по привычке уткнулся в свою записную книжку, продолжая что-то в ней карябать автоматическим пером. А Лайтнед, в свою очередь, был слишком задумчив, чтобы вовремя заметить неожиданное препятствие. К счастью, при столкновении никто не пострадал, только очки сползли с покатого профессорского лба на его горбатый нос.
— Пришли послушать космический храп? — улыбнулся Юсфен, водружая очки обратно и убирая записи в просторный карман своего камзола.
Хоть он и был гражданским, и мог по уставу ходить в чем угодно, но, по его собственному признанию, «не хотел излишне выделяться». А потому подобрал для себя очень похожее на форму воздухоплавателей одеяние, только без отличительных знаков. А те шутили, называя старика «наш генералиссимус» и «адмирал физического флота». Но все признавали, что Юсфен отлично вписался в их компанию суровых военных. Он умел обходиться малым, был дисциплинированным и не страдал болезнью многих учёных: ненужной многословностью и любовью к сложно произносимым терминам. Да и, если быть до конца честным, большую часть дня профессор пропадал в своей лаборатории, где надоедал разве что своим громоздким приборам да старой морской свинке.
Грызун был личный, принесённый на борт ни сколько в научных целях, сколько являясь единственной слабостью Юсфена. Хотя официально свинка считалась частью научного оборудования и являлась объектом эксперимента по наблюдению за живым организмом в недружелюбной среде корабля. Но если её хозяин что-то необычное и фиксировал, то для открытия века эти данные никак не годились. Свинка продолжала есть, гадить и бегать в своём колесе, не обращая внимания ни на искусственное освещение, ни на отсутствие магнитных полей планеты, оставаясь единственным членом экипажа, которому Стиворт не урезал довольствие.
— Да, — отступая в сторону и давая пройти профессору, отозвался Фредрик.
— Ну-ну, ну-ну… — улыбнулся тот. Как показалось капитану — несколько сочувственно. — Сегодня Небесный мир выдаёт особенно интересные рулады.
— То есть…? — поспешил обрадоваться Лайтнед.
— Нет, сигнал мы не поймали, — покачал головой старик. — Во всяком случае, чёткий. Но какофония необыкновенная. Знаете, Фредрик, иногда мне кажется, в этом-то и есть смысл. Мы просто глухи, не способны услышать всё целиком. Всю мелодию оркестра, воспринимая лишь удары барабанов. Тут-тут, бам-бам! Пытаемся вычислить ритм, отрезать его от основной темы произведения. Простите… В молодости я любил театр, не пропускал ни одной новой постановки. Стариковские бредни.
— Отчего же, — не согласился капитан. — Мой опыт позволяет судить, что обыкновенно так оно и есть. Мы пытаемся угнаться за чем-то незначительным, тогда как главная драгоценность остаётся для нас по глупости недосягаемой.
— Ваш опыт? — снова улыбнулся Юсфен. На этот раз — снисходительно.
Когда-то, давным-давно, Фредрик обижался на подобные улыбки. Но сейчас ему было не до мелочных выяснений отношений. Он слишком много задолжал, чтобы выписывать кому-то счета.
Почтительно поклонившись старику, командир нырнул в гудящее нутро УЗЭ-отсека. Огромное помещение было забито разнообразной аппаратурой, так что места в нём осталось ровно для небольшого столика и пары стульев, между которыми лавировали двое помощников главного инженера. Сам он занимал третий стул, пытаясь одновременно слушать происходящее внутри корабля и трескотню космоса, доносящуюся из наушника. При появлении Лайтнеда инженер лишь моргнул двумя глазами и жестом попросил подойти поближе.
— Ну что, Густас? Профессор сказал, что сегодня в небесных сферах необыкновенное оживление, так?
— Сами послушайте, — усмехнулся молодой специалист. — Болтает, словно старая сплетница.
Когда он всходил на борт «Элоизы», Леону Густасу только исполнилось двадцать восемь. Однако Лайтнеду было плевать на какие-то там цифры в документах. Всё тот же опыт, над которым посмеялся старик-физик, подсказывал ему, что в большинстве случаев они так и остаются лишь ничего не значащими закорючками. И только личная беседа способна выявить настоящие достоинства и скрытые недостатки кандидата, а потому Лайтнед настоял на дополнительном этапе отбора на все ключевые посты. Едва Густас вошёл в его кабинет, решение было принято. Ещё ни у кого капитан не видел такой ясности во взгляде и такого спокойствия: ни равнодушного, ни отдающего самоуверенностью, но спокойствия человека, любящего свою профессию и хорошо понимающего смысл предстоящей работы.
— Включи напрямую, — поморщился Фредрик, взглянув на протянутые ему наушники. Массивные круглые штуковины вызывали в нём стойкую ассоциацию с раковинами гигантских морских улиток, обросшими водорослями.
Густас щёлкнул одним из тумблеров. Однажды капитана разобрало любопытство, и он попросил объяснить, как управляться с прибором эхоулавливания. Но запомнить предназначение трёх десятков кнопочек и почти дюжины рычажков оказался не в состоянии. Успокоило Лайтнеда лишь то, что, по словам главного инженера, тот и сам порой путался в них.
Но сейчас помещение, как и полагалось, заполнили шуршание и треск. А ещё бульканье, повизгивание и бормотание — непередаваемый ансамбль звуков, который может породить только Небесный мир. Ну, или бесконечное множество эн-приёмников, настроенных на разные станции. Фредрику нравился этот безумный концерт без заявок. Казалось, ему вот-вот удастся вычленить обрывок песни, детский плач или чей-то тревожный ропот. Он часто заходил в УЗЭ-отсек лишь для того, чтобы послушать его, и вскоре космос стал напоминать Лайтнеду старого друга. Не важно, о чём тот говорит, не важно, что хочет вам рассказать. Один звук родной речи успокаивает, даря надежду и успокоение.
Последние три месяца Небесные сферы, как взятый в плен язык, молчали, выдавая лишь короткие и совсем уж неразборчивые наборы шумов, и ворвавшаяся волна отчётливых скрежетов и хрипов на миг буквально оглушила Лайтнеда. Он даже поморщился, от чего понятливый инженер потянулся к ручке регулировки громкости, но капитан перехватил его руку:
— Не надо, всё нормально.
Прошли не менее двух минут, прежде чем Фредрик смог снова настроиться на правильное восприятие «космического храпа». И, правда, им никогда прежде не удалось поймать столь мощный сигнал, почти лишённый помех. Точнее, несколько сигналов, причудливо накладывающийся один на другой. Шум не то ветра, не то далёких волн, какой-то грохот, похожий на взрывы и хруст совсем уж не понятно чего. К ним добавился свист, в котором главный инженер смог опознать довольно приятную мелодию. Капитан хватался за эти звуки по одному, словно по очереди заглядывал в разные места книги, ища нужную сцену. Не то, не то… Даже песенка была ему не знакома, а остальное вовсе не рождало никакого отклика. Но когда Фредрик собирался отдать приказ, чтобы Густас вырубал этот бесполезный гомон, в УЗЭ-отсек ворвался человеческий голос.
