Мать вечно твердила ей, что мужчины и коты очень схожи в своей природе. Мышеловы из котов хуже, чем из кошек, они всё метят, но самое главное — их невозможно перевоспитать, отучить от дурных привычек. «И удержать», — неизменно прибавляла вслед за матерью бабушка. И всё же Тивисса хотела попытаться. Не отучить гадить, конечно же. Приручить этого зверя с меняющими цвет глазами.
— Я уже упоминала, что многие дети в нашем роду скончались ещё во младенчестве, ни одно колено не обошли войны и жуткие хвори. Словно сама природа восстала против нас. Но как бы тяжело не приходилось моим пращурам, обязательно кто-то из них доживал до преклонных лет, передавая из уст в уста одну легенду. Я почти позабыла о ней, но ты… почему-то, вглядываясь во мрак, что стелется за тобой, я отчётливо слышу голос моей матери, рассказывающей её.
Стоило Тивиссе произнести последние слова, как у него появилось странное чувство узнавания. Будто перед Путником стояла шкатулка, и кто-то шептал ему на ухо: «Ты знаешь, что там. Знаешь, что произойдёт, когда откинется крышка». И да, он знал. Зачем свернул на тропу, ведущую прочь от Внежина к этой неприметной деревеньке, укрытой среди холмов. Знал, почему остановился у этого самого дома и почему, несмотря на все свои старания вот уже больше месяца не мог покинуть его. Значит, нашёл князь верный путь, наконец-то.
— Что за легенда?
— Три века назад, когда в нашем роду ещё не велось никакие записей, жила одна девушка. Имя той девушки не сохранилось, но издревле её называли не иначе, как Хранительница, ибо верили, что именно она сберегает нашу семью от полного вымирания. Возлюбленный той девушки отправился в далёкое странствие. Он обещал вернуться, поклялся приплыть обратно, чтобы не случилось. И чтобы юноша сдержал обещание, чтобы не погиб в море или в чужих краях, Хранительница отправилась к ведуну. Тот долго думал, как помочь, а потом призвал все небесные силы, заключив любовь девушки в серебряный колокольчик, что та всегда носила с собой.
— И что же? — едва скрывая трепет, спросил Путник. — Сработал заговор?
— Нет… Хранительница до конца жизни ждала любимого. Она так ни с кем не обручилась, оставаясь верной ему до последнего вздоха. Что приключилось с тем странником не ведомо. Сгинул ли он в далёких краях или нашёл себе утешение на груди другой прелестницы, о том можно лишь гадать. Так или иначе, а колокольчик с тех пор передаётся у нас вместе с легендой. В детстве я играла им вместо погремушки, и ничего в нём не выдавала талисмана. Но однажды, лет семь назад, колокольчик… такое впечатление, что он пробудился. До сих пор помню, как лежала в своей постели ещё в доме батюшки. Крепок мой был сон, но вдруг что-то толкнуло меня, заставило открыть глаза. Не помню, что было дальше. Но очнулась я от того, что всё тело ныло, как от долгой работы, а в руках я до боли сжимала тот самый колокольчик. За семь лет такое повторялось не единожды. И последний раз…
Ворожея мотнула головой, будто хотела в последний момент отогнать непрошенную мысль, но Путник продолжил за неё:
— Перед моим приходом. Ты ждала меня, Тивисса. Я это сразу понял, едва увидел на пороге. Растрёпанную, сонную. Принял это за легкомыслие, за чудачество. Но теперь-то всё складывается. Покажи мне его, Тивисса, покажи мне колокольчик.
Женщина приоткрыла рот, словно заметила, что у котёнка, которого ей дали погладить, на концах ушей торчат чёрные кисточки. Никогда прежде она не слышала столько нетерпения в голосе гостя, столько металла. Он не просил, а приказывал. Прежде светло-карие омуты очей блеснули предгрозовой синевой. Тивисса стремительно поднялась, подгоняемая плетью взгляда.
Она не помнила, куда забросила талисман. Сердце её трепетало, затылок жгло калённым железом как в тот последний раз, когда она обнаружила себя стоящей посреди двора. Ногти были сорваны, вся сорочка перепачкана землёй, даже в волосах застряло несколько выдернутых с корнем травинок. Перед ней зияла довольно глубокая ямка, на дне которой и покоился колокольчик. Тивисса уже начала закапывать его, как собака — кость. Но зверь делает это, чтобы в годное время вновь достать, а ворожея пыталась навсегда избавиться от талисмана. А до тогоТивисса хотела выбросить колокольчик в пруд, кинуть в раскалённую печь, сплющить молотком. Но тот оставался невредим оставался, лишь лишился голоса. В запале вырвала ворожея ему язык, но тут же вернулось к ней сознание, как всегда, не давая уничтожить талисман.
Путник был от первого до последнего слова прав: Тивисса долгими годами томилась в ожидании. Возможно, с самого своего момента рождения. Дедовская кровь, говорил отец, она заставляет её носиться по земле вслед за ветрами. И именно потому ворожея скиталась, меняла одно за другим пристанища, пока не осела здесь. Но стоило ей впервые заметить за окошком тёмную фигуру в плаще, пытающуюся укрыться в тени, слиться с туманом, как её путь был окончен. И острое чувство безнадёжности и бессилия завладели теперь Тивиссой.
Она пошарила на полках, распотрошила несколько сундочков, потом бросилась в спальню и застыла на пороге. Колокольчик лежал на подушке, словно дожидаясь её. Последние крохи света падали сюда, и казалось, ветви жасмина, вытравленные когда-то на серебре, шевелятся сами по себе.
Прежде чем протянуть талисман Путнику, Тивисса зажгла свечу. Ей всегда было уютнее, когда рядом горел огонь. Трепещущий язычок пламени лизал фитиль, пока достаточно не разгорелся, вытягиваясь строго вверх неизменным стражем. Вечер обрушился совершенно внезапно, острым лезвием темноты отсекая всё пережитое за день. Каждый скрип половицы, каждый вздох стали громче, тени вышли из стен, закружились, заплясали по кухне. Волоски на шее и руках хозяйки дома зашевелились. Она была уверенна: стоит гостю коснуться колокольчика, как тут же в неё саму ударит молния.
— Красивый, — произнёс Путник.
Даже если бы он никогда прежде не видел талисмана, всё равно узнал бы из сотен и тысяч таких же. По дому Тивиссы разнёсся тонкий звон, похожий на писк комара, становясь громче и басовитие. Одна за другой накатывали волны звона, превращаясь в рокот настоящей бури. Солёная вода брызнула в горло Путника, ледяной рукой сжалось сердце. Он тонул. Снова. Только на этот раз не было ни страха, ни горечи.
— Эй, эй! Во имя великой Птицы, очнись!
Кто-то тряс мужчину за плечо. Он едва смог разлепить веки. Глаза щипало, каждый вдох давался с трудом. Но ни могучие волны окружали его; Путник по-прежнему находился в доме Тивиссы. Более того, даже не поменял своего положения, вцепивший одной рукой в скамью, а другой — в плечо ворожеи. Всего пара мгновений минула, а казалось, прошла целая вечность.
Тени отступили, съёжились по углам. В нескольких локтях от них лежал колокольчик. Вязь рисунка на нём успокоилась. Талисман больше не издавал ни звука, хотя спустя множество вёсен наконец-то обрёл голос. Внутри серебряного венчика зажегся огонёк махонького язычка.
10
Ворона дремала на заборе. Перья её топорщились в разные стороны, стараясь сохранить тепло поджарого тела. Снова в долину пришли холода и сырость, но улетать отсюда было глупо. Здесь жили люди. Сами по себе они только раздражали птицу, но благодаря выкидываемому ими мусору появлялась возможность легко продержаться даже в самые худые времена. Небо едва посветлело, когда неподалёку раздался знакомый скрип. Ворона очнулась от дремоты, взмахнула крыльями, но так и не влетела.
