Совсем не страшные. До ужаса равнодушные.
— Мы наблюдали за ними довольно долго, но так и не поняли, что они делают. Просто снуют туда-сюда. То одна тварь вылетит, то другая влетит. Или та же вернётся, кто знает? Их не различишь! — продолжал доклад более-менее пришедший в себя мичман, держась позади остальных воздухоплавателей.
— Они ищут, — дал объяснение странному поведению йовиллей землянин.
— Что ищут? — словно только что заметил рыжего, уставился на него Клаудес.
— Раненых, убитых. Военно-медицинские модули предназначались для того, чтобы вытаскивать с поля боя пострадавших и предоставлять им первую помощь. Со временем к их функциям добавились считывание сознания и защита пострадавших. У них нет мозгов, зато они способны распознать почти любое заболевание, — ни к кому не обращаясь, выдал тот очередную справку. Потом повернул голову в сторону задумчиво стоящего капитана и добавил: — Одна из таких тварей вылечила твоего брата.
— Ты сказал, они считывают сознание, — подняв глаза к потолку и внимательно наблюдая, как очередная йовилль расправляет свои металлические крылья, не слишком уверенно начал Фредрик, но мысль его поняли.
— Да, думаю, она пыталась вылечить и тебя в тот день. Это имеет смысл.
— О чём они толкуют? — толкнул старпома Клаудес, но его проигнорировали.
— Они не могут принять нас за вражеские объекты?
— Нет. В них программой заложена абсолютная преданность тому, кого они вылечили, но как такого списка противников нет. Когда я здесь жил, вэ-эм-эм иногда пролетали прямо над горожанами. Правда, другой модификации, уже приспособленной для мирного использования. Мы называли их стервятниками. Вечно выискивающими ослабевших, больных особей среди толпы. Никто их не любил, но мне эти модули нравились. Поэтому я и придумал о них сказку.
— Придумал сказку? — опять влез мичман.
— Думаю, нам здесь делать нечего. Разворачиваемся. Дерек, ты всё снял?
— Так точно, капитан, сэр, — нежно похлопал по своей ручной камере как по крупу верного коня, Стиворт. — Теперь наши учёные могут спокойно выставить сартийского ящера на погляд публики. Не понятно только одно: почему мы не нашли подобные штуковин на Элпис? Кроме той, что вы, то есть, Османт утопил в Северном море.
— Их и было не так уж много, — ответил вместо командира землянин. — С десяток штук, не более. Часть, видимо, просто сломалась. Каких-то перебили местные. Думаю, та йовилль была последней в своём роде, окончательно превратившись в легенду.
Обратный путь занимал не более получаса, если идти быстро, но к тому времени, как космоплаватели повернули к «Элоизе», окончательно стемнело, и передвигаться пришлось с крайней осторожностью.
Клаудес на всех обиделся и ворчливо шипел про себя: «Развели тут тайны! Ох, не надо было мне подписывать тот контракт… не надо!» — имея в виду соглашение о работе на цеппелине. Он долго колебался, прежде чем подняться на борт исследовательского цеппелина. Но выделенные на экспедицию деньги и жалованье, обещанное королевским обществом воздухоплавания, были столь щедры, что Клаудес поставил под контрактом свою подпись. После этого похода он собирался покончить с приключениями и перевестись в какое-нибудь место поспокойней, а то и вовсе — уволиться. Но, кажется, мечтам мичмана не суждено исполниться. Он прямо-таки кожей чувствовал, как со всех сторон к нему тянутся холодные щупальца какого-то заговора. Человеком Клаудес был прямолинейным, как говорится, никогда не держал за пазухой камня, а сразу бросался с ним на любого, кто ему не нравился. И более всего ненавидел такие вот разговорчики с перешёптываниями и переглядываниями. И не потому, что чувствовал себя лишним, или испытывал желание стать ко всему сопричастным. Просто везде мичман видел угрозу, и всякое слово за своей спиной приравнивал к ножу в эту самую спину.
А ещё его пугала эта планета. Пугала своей тишиной, но более всего тем, насколько она напоминала родную Элпис. Будто они перенеслись не через миллионы вёрст, а через миллионы лет вперёд. Клаудес не любил популярные ныне рассказы, которые дешёвые издания печатали на своих страницах. Глупые выдумки о конце света и о вырождении человечества. По его мнению, вырождаться человечеству было просто некуда. Явное тому подтверждение — Фредрик Лайтнед, стоящий во главе самой крупной научной экспедиции за последние сорок лет. Вот он, идёт впереди с таким лицом, словно остальных не существует. Поставил на все посты идиотов и думает, что самый умный. Да, человечество определённо скатывается в глубокую яму. Но исчезнуть? Нет, никогда такому не бывать. Клаудес не отличался излишней религиозностью. Как и всякий здравомыслящий представитель среднего класса, он считал Великую Птицу не более чем красивой метафорой истинного мироустройства. Но даже его здравомыслие разбивалось о первородный страх смерти. Не конкретно своей, хотя и свой конец мужчина предпочёл бы оттянуть как можно дальше, но той самой, к какой рано или поздно приходит всё живое. К разрушению, исчезновению, к забвению. А потому, подписывая договор, Клаудес думал не только о шестизначной сумме, прописанной на третьей странице, но и об абзаце на самом верху: «Цель миссии — обнаружить источник Эха, если такой имеется, а также подтвердить принятую на сегодняшний день гипотезу о том, что Эхо является формой посмертного существования в виде электромагнитного сигнала». Существование. Клаудес зацепился за это слово и держал его в голове, пока они летели сквозь мрак и пустоту. Но сейчас, шагая в зыбких лучах редких звёзд, понял всё его бессилие. Нет ничего после смерти. И зря он согласился на эту работу, зря.
Совсем иначе размышлял Густас, глядя на снимающего с себя защитный костюм капитана. Узнав его историю, инженер ничуть не испугался. Отчасти потому, что нечто такое подозревал уже давно. Ещё с того момента, как Лайтнед попросил его записать один из голосов, поющих старинную песню о вьюге. Нет, даже раньше. Когда увидел ужас в глазах капитана. Ужас от узнавания булькающего шёпота: «Спасайся!» Конечно, Леон и предположить не мог, что его шеф — перерождающийся вот уже тысячу лет княжич, портрет которого он видел в музее. Но какая-то тайна у Лайтнеда, и тайна эта возбуждала главного инженера, словно подростка, взятого отцом в карточный салон. Подобные салоны были весьма популярны ещё лет десять назад, но сейчас карты потихоньку смещались новомодным увлечением под названием «рулетка». Густас не любил азартные игры, но творящееся вокруг безумие, должно быть, очень походило на происходящее у игрового стола. «Элоиза» вылетела с Элпис два года назад — белый шарик, перескакивающий с одного сектора в другой. Многие на её борту думали, что ничем хорошим это не закончится, и лишь двое на корабле были чётко уверены в своей ставке. Но, если капитан ставил на кон свою жизнь, то какой выигрыш, в итоге, получит землянин, до сих пор оставалось для Густаса загадкой. У обоих был измученный вид, оба немедленно отправились по каютам. Только капитан успел бросить: «Завтра в девять жду всех на совещании», — а землянин даже не удосужился проститься.
До рассвета оставалось ещё часа четыре. Несмотря на всё пережитое, едва голова инженера коснулась подушки, он тут же вырубился. Профессор ещё немного покрякал, пытаясь найти позу, в которой его старые ноги перестали бы предательски ныть, но и он вскоре погрузился в сон. Дерек, перед тем как лечь, сделал несколько записей в судовом журнале, сухих и плоских, как опавшие листья. Они совершенно не отражали реального масштаба событий, но и ничем им не противоречили. Приземлились? Приземлились. Нашли останки прошлых поселений? Нашли. Придраться было не к чему, но Стиворт отчего-то почувствовал себя лжецом. Будто этой записью обесценивал жизни своих подчинённых, а главное, жизнь того, кто назвал его другом. А потому, не выдержав, захлопнул журнал и вытащил на его место толстую тетрадь, служившую старшему помощнику личным дневником. Он исписал пять страниц, но поток слов не заканчивался. Если бы кто-то смог прочесть этот дневник, он бы не поверил, что подобные строчки могла начертать эта жёсткая рука. Что они возникли в этой неподвижно сидящей на плечах голове. Дерек писал почти час, потом ничком повалился на кровать и последовал за своими коллегами в объятия Морфея.
