— Как тебе? — когда холодильник с телом подняли по трапу, поинтересовался Фливорст у капитана.
— Что?
— Хорошая фигура. Молодой, симпатичный. Не хочешь переселиться в такого вот молодца, а?
— С ума сошёл? — взъярился Фредрик. — Я думаю, как покончит с жизнью, а ты… Может, это тебе стоит обзавестись более приличным обличьем, а то даже рука не поднимается врезать тебе, как следует.
— Ха-ха-ха, — отрывисто прокаркал рыжий. — Знаешь, а мы ведь теперь с тобой роднее, чем братья. Как там Эритель сказал? «Наша связь глубже той, какую могут дать родители». Что-то вроде того. Ты и я, два путешественника во времени. Два бессмертных существа. Не находишь в этом некоторую романтику?
— Как там у вас говорили? Захлопнись, кажется, — скривился капитан, собираясь отойди подальше от этого насмешника.
— Хотя нет. Ты больше не бессмертен. — Донеслось до него.
— О чём ты? — не понял Лайтнед.
Землянин тут же принял самый беспечный вид, засунул руки в карманы и вместо ответа тоненько засвистел. Капитан сразу же узнал мелодию старинной детской песенки про двух пёсиков, не поделивших одну кость.
— Белый пёсик тянет вправо, влево тянет серый пёс, — пропел Фливорст.
— Теодор! — рявкнул капитан.
Имя это звучало непривычно, но эффект свой возымело: рыжий перестал паясничать и извлёк из кармана инфокристалл.
— Пришлось повозиться, но я записал твой оттиск на него. А ту информацию, что хранилась на сервере, ту, что передала перед твоей смертью йовилль, я удалил. Больше ты нигде не существуешь. На всякий случай я даже стёр все воспоминания о тебе в оттисках других людей. Короче говоря, твоё проклятие должно быть снято. Я по-прежнему не знаю, каким образом оно действовало. Ты не должен был возвращаться, но делал это раз за разом, противореча всем законам физики и биологии. Османт Родимович, ты — уникум. И теперь выбор — за тобой.
Яркой кометой, льдинкой пронёсся по воздуху кристалл. Лайтнед рефлекторно вытянул руку, хватая его. Потом повертел и вздохнул:
— Ты прав, Теодор, в чём-то мы с тобой похожи. Ты пытался исправить те ошибки, которые допустил твой вид. Я же тратил время этого мира на исправления своих. Но жизнь должна заканчиваться тогда, когда приходит срок ей закончиться. Боги это решают, Великая Птица или сам космос — не важно. У меня ушла почти тысяча лет, чтобы это понять.
— Тогда отдай мне кристалл, — неожиданно тихо, даже как-то скорбно попросил землянин. — Обещаю, что не стану возрождать тебя, но… позволь хоть иногда приходить в твои грёзы? Как ты пришёл к моему внуку. Хоть иногда. Чтобы поболтать о том, о сём…
— Ну, — задумался Лайтнед. И великодушно позволил. — Если только поболтать.
Заговор-наговор (Первое-второе)
Первое
В зимнюю пору особенно часто вспоминается мне ушедшая молодость. Чем морознее становится на дворе, тем на сердце — тяжелее. Полвека почти минуло, но тот ненастный день могу воскресить в памяти до последней детали. Кружение снежинок над полем, по которому шла, треск деревьев, как предупреждение: «Не ходи!» — и холод, пробирающий до костей холод.
Подбросить дров в печь. Снова взяться за оставленное шитье. Мелкие стежки ложатся ровно. Что-что, но глаза мои остались почти таким же зоркими. Долгими часами они, уставшие, вглядывались в горизонт, искали одно-единственное судно. Море бурлило, море бросало о пристань неспокойные волны или растекалось у ног мерцающим ковром, но заветного паруса с коронованной птицей я так и не дождалась. Кто-то говорил, что нашёл мой суженный смерть свою в далёкой стране. Кто-то, что предпочёл сам там остаться. Только чуяло сердце — жив он, идёт ко мне, спешит, только вот мешает ему что-то добраться до родного порога.
На нём была толстая куртка из кожи, делавшая его грузным и каким-то неповоротливым, хотя знали все, как хорош в бою молодой княжич. На свои широкие плечи накинул он длинный плащ с меховой опушкой, и лишь голову не покрыл, оставляя кудри на потеху ветру. Снежинки ложились на них, на мех, застревали в длинных ресницах. Простой народ толпился за оградой, и невозможно было рассмотреть восходящих на ладьи воинов. Но мне не было нужды подходить близко, чтобы различить его среди одинаковых тёмных фигур. Каждая чёрточка лица дорогого, каждое движение — всё было мною изучено. Много раз голова княжича покоилась на моих коленях, как во времена добрые, так во времена горькие. Видела я, как улыбку сменяет смятение, как щёки заливает краска. Зычный голос, каким он командовал своими воинами, становился слаще мёда, тише шёпота травы под нашими ногами, когда мы прогуливались с ним под руку.
Дети играют у ног. Наряжают соломенную куклу, укладывают её в постель из платка. Мои забавы кончились, когда мне исполнилось тринадцать. Батюшка мой имел свою лавку, торговал тканями да разными иноземными диковинками. Когда я была совсем маленькой, он по неделе дома не появлялся: сам ездил за товаром. Матушка всегда за него переживала. Стояла по вечерам на коленях, прося Птицу уберечь супруга в пути. Я слушала её молитвы вместо колыбельных, не догадываясь ещё, что сама вскоре стану просить богов о том же. Чтобы вернулся. Чтобы не забыл. Чтобы не изменил сердце своё.
Дела у отца шли в гору, и вскоре он смог нанять людей, дабы теперь они от его имени разъезжали по всему княжеству. Отстроил двухэтажный дом, и перенёс туда с позволения государя свою лавку, которая раньше занимала треть нашей избы. Тогда-то я и увидала впервые его — высокого мальчика в красных сапогах и красной же рубахе. На меня он даже не взглянул, о чём-то переговариваясь с другим пострелёнком помладше.
Они были совершенно не похожи. Первый — горделивый, с длинными завитками тёмно-русых волос, был выше второго на целую голову, и тот казался на его фоне заморышем. Младший из мальчиков кожу имел белоснежную, а волосы что лебединый пух. Будто девчонка, в мужское платье переодетая. Он не особенно слушал товарища, пристально разглядывая просителей, то есть нас с отцом. Сам великий князь Родим оказался благообразным мужчиной с короткой бородой и хитринкой в сероватых глазах. После узнала я, что мальчишки приходились ему сыновьями, но если средний ещё как-то походил на отца, то младший был от них отличен, как голубка от сорок. Государь же принял нас приветливо, подписал положенную грамоту, потом глянул на меня и продолжил:
— Вижу я, Касьян Демидович, нет у тебя наследников, чтобы дело твоё продолжали.
— Мы с женой пока молоды, — осторожно возразил отец, — кто знает, может, даст мне Птица вдобавок к дочери сыновей?
— Я и сама могу хозяйством управляться, — буркнула я, немедленно получив тычок в бок, но продолжила. — Я в лавке всегда помогаю, ничего сложного в том нет.
— Молчи, Юлана! — шикнул отец, но князь вдруг добродушно рассмеялся:
— Вижу, дочь твоя ничем любого юнца не хуже! Как придёт пора, подыщи ей хорошего мужа. Я сам лично тебе сорок золотых ей к приданному дам.
