— Здравствуй… мама, — спазм сжал горло стальным кольцом боли. Голос задрожал: — Это я… твоя Леова.
Горький громкий всхлип разбил тишину библиотеки. Раскатистым эхом прокатился по замкнутому пространству.
— Отец… — скатилась горючая слеза, затуманив взор. — Я выросла без вас. Без ваших объятий…
Она не прятала покрасневшие от плача глаза. Дала волю рвущимся рыданиям и тяжёлым вздохам:
— Никогда не слышала вашего голоса, смеха… Не познала тепла ваших рук, силы вашей любви…
Не таилась, утирая нескончаемый поток безутешных слёз.
Знала, скоро отпустит, станет легче.
Так было.
Так есть.
Так будет всегда.
Выплакавшись, Ольга утёрла слёзы и высморкалась. Подбросила в камин дров, принесла пюпитр, стул и приступила к копированию семейного портрета. Чтобы не пропустить ни одной детали, она исполнит его крупным планом на четырёх листах. Впоследствии соединит их воедино и, возможно, закажет картину у художника на холсте.
Сходила за мобильным телефоном и сделала серию снимков с разных ракурсов. С тоской смотрела на заметно снизившийся уровень заряда аккумулятора. Время тоже не стояло на месте. Высветившийся на экране 1358 год тут же поменялся на 1357.
Ольга засиделась допоздна. Сон словно забыл о ней. Не чувствовала ни усталости, ни боли в спине.
Делала короткие перерывы. Брала подсвечник со свечой и дважды наведывалась в кухню. Ступала тихо, медленно. Неподалёку, в одной из комнат для слуг спал Феликс, её охранник.
Пила некрепкий чай с выпечкой, вспоминая неуживчивых служанок и жизнь в поместье.
Последний раз Ольга прихватила из буфета початую бутылку красного креплёного вина, бокал и тарелку с фруктами.
Граф Малгри въехал в ворота поместья далеко за полночь. Выйдя из наёмного экипажа, посмотрел на ясное звёздное небо и вдохнул полной грудью ночной ледяной воздух. Поддавшись необъяснимому порыву, вскинул голову, расправил плечи и лихо, пронзительно свистнул.
На звук отозвались собаки. Одна, другая… И вот уже сонную тишину подворья взбудоражили заливистый лай трёх десятков охотничьих псов, ржание коней, повелительные окрики конюха.
Мартин рассмеялся, когда дверь распахнулась и на пороге показался взъерошенный Феликс. Угрожающе сведя брови, он собирался поставить на место бесстыдного ночного гостя, но узнав хозяина, поскрёб в затылке, сгорбился и скоренько посторонился, пропуская того в дом. Издал вопрошающий хрип и услышав в ответ:
— Справлюсь сам, — свернул в тёмный узкий боковой проход.
На ходу сняв перчатки и расстегнув подбитый мехом бобра длинный редингот, его сиятельство проследовал в кухню. Согревал руки у ещё неостывшего очага, отмечая и пустую корзину, приткнувшуюся на скамье у двери, и вымытую посуду, укрытую полотенцем, и тёплую бульотку. В кладовой он нашёл, чем подкрепиться с дороги.
Он проделал длинный путь.
Поездка в Бриксворт и долгий обстоятельный разговор с преподобным Чарльзом Фредериком Уоткинсом привели к положительному результату. Мартину надлежит предоставить данные из семейного древа о принадлежности к роду Бригахбургов и тогда он получит в дар древний фолиант. Он держал рукопись, листал, не в состоянии осознать, каким образом раздвоилась вещь и с разницей в сто пятьдесят лет смогла пребывать в одном месте, рядом со своим двойником? Мысли бежали дальше. Возможно ли подобное сосуществование живых тел? Если бы он — настоящий — вдруг шагнул во времени на двадцать лет назад и встретил себя там молодым, двадцати семи лет от роду, что бы стало? Разве такое возможно?
Его позабавил рассказ священника о недавнем явлении в храм Святой Девы Марии. Верить рассказу ночного сторожа-выпивохи никого не принуждают, но то, с каким восторгом и в мельчайших подробностях тот вещал о снизошедшей к нему Деве, породит сомнение в какой угодно верующей душе.
Задумчиво жуя кусок пирога, его сиятельство вошёл в библиотеку. Толстые ковры заглушили неторопливые шаги.
У пюпитра с листами рисовальной бумаги в напольном канделябре горели свечи, освещая распахнутые на стене ставни.
Мартин сравнивал пока неявную копию картины четы Бригахбургов с оригиналом, признавая несомненный дар художницы.
А вот и она.
Гостья спала, свернувшись калачиком в кресле у почти погасшего камина, уткнувшись носом в светлый палантин. Наполовину пустая бутылка вина стояла на вплотную придвинутом столике. На краю высился пустой бокал, на блюде — кожура апельсина, горстка виноградных косточек и… десяток роговых шпилек.
Мужчина присел на корточки рядом со спящей женщиной и грустно улыбнулся. Долго всматривался в её бледное лицо. Убрал прядь волос со щеки и мягко очертил костяшкой согнутого пальца линию скул. Поправил ткань палантина, открывая припухшие губы. Невесомо коснулся ямочки на подбородке. С улыбкой наблюдал, как дёрнув уголком рта, спящая красавица причмокнула, приоткрыв губы в грудном плавном выдохе.
Душу Мартина затопила нежность, растекаясь жаром по венам, пьяня, маня невозможным, дразня несбыточным. Он впитывал в себя каждую чёрточку светлого женского лика, хотел запомнить её разомлевшей, сонной, безумно желанной.
Неудержимо тянуло к ней — вздорной, невыносимой, непокорной и в то же время молчаливой, тихой, выдержанной. Как?… Как в ней могут ужиться бунтарская сущность и покладистость? Жёсткость и хрупкость? Рассудительность и безрассудство? Он не знал. Как не знал, чего от неё можно ждать в следующую минуту.
Не знал и того, почему опрометчиво, на ночь глядя, бросился за ней, Ольгой. Будто чуял, что упускает что-то ценное, жизненно важное, об утрате чего станет жалеть до конца своих дней. Душа его, словно птица, рвалась сюда, к ней, побыть рядом, наслаждаясь недолгими часами ускользающего бытия.
Налив вина, его сиятельство сделал глоток, погонял питьё во рту, посмаковал, проглотил. Осушил бокал, вздохнул удовлетворённо.
Сложил поленницу в камине, раздувая едва тлеющие угли. В доме два протопленных покоя — библиотека и гостевой. Где провести остаток ночи вопросов не вызвало.
Он покачал головой, тяжело сглатывая, проталкивая сжавший горло ком. Бережно, чтобы невзначай не нарушить сон женщины, поднял её на руки. Ноздри расширились, жадно вдыхая знакомый, колдовской аромат духов. Обманчивый, неземной он неодолимо тянул поддаться искушению, изведать запретный плод. Затем уйти в забвение, покинув леди навсегда, разбив её любящее сердце, заслужив тем вечное непрощение своей заблудшей душе.
