Ответ — резать. Человек состоит из многого, но лицо — открытое, у всех на виду — главное. Именно по лицу прежде всего судят о человеке, определяют для себя, подходит ли оно для шоу уродов или светится ангельской красотой. Изрезать ей лицо — все равно что лишить ее собственной личности, отнять всю надежду. Порезать это исключительное лицо, которое своим существованием насмехается над всеми лицами, не столь прекрасными, все равно что высмеять всю красоту, все, что в этом мире благородно, или прекрасно, или грациозно.
Добравшись до последнего стула, в конце длинного стола, ползущая девушка находит пустой пол. Потом подставку, держась за которую встает. И одновременно Энди Кэнди Тейн и его наездник приближаются к ней с ножом, уже определившись с порядком действий: сначала уши, потом нос, губы и, наконец, глаза.
Стучать в запертую дверь начинают раньше, чем он ожидает, и стук тут же переходит в удары ногой. Наездник предполагал, что ему дадут несколько минут на переговоры о судьбе заложницы. Но, возможно, трое убитых Вобурнов и оглушенная рукояткой пистолета тетя убедили охрану, что говорить с Энди просто не о чем. В перестрелке Энди не сумеет победить, поэтому он уже не успевает не только изнасиловать девушку, но и изуродовать ее. Теперь остается только убить и таким образом выполнить этот этап обещания.
В шаге от девушки он бросает нож на пол, выхватывает пистолет и поворачивается к окнам от пола до потолка, из которых открывается прекрасный вид на город. Один, два, три выстрела. Гигантская панель вываливается наружу, ночной ветер врывается в образовавшуюся дыру. Он поворачивается к очаровательной Давинии в тот момент, когда она наносит удар вслепую: на подставке она нашла бронзовый, высотой в два фута, кадуцей, который давно уже стал символом медицины: жезл Меркурия, посланца богов. Не видя Энди, но чувствуя его близость, она замахивается кадуцеем и бьет, надеясь разбить Энди голову, но попадает в правую руку. Пальцы разжимаются, пистолет выпадает из них.
Сломанная рука уже не могла бы ему служить, будь он просто Энди Тейном. Но он и кто-то еще, наездник подавляет его боль. Девушка замахивается снова, кадуцей рассекает воздух, но Энди пригибается, уходя от удара. Подскакивает к ней, прижимает к подставке, хватает за запястье, хрупкое запястье, заставляет выронить скульптуру.
Слышен треск дерева. Удар следует за ударом, летят щепки. Они выламывают дверь. Тридцать третий день только начался, прошел разве что час, работа практически завершена, и они выламывают дверь.
Энди заключает девушку в объятья, рыдающую девушку, нежную и ласковую. Прижимает ее к себе. Отрывает на несколько дюймов от пола. Обеими руками она лупит его по лицу, но кулаки у нее легкие, как перышки. «Моя невеста в аду», — говорит он и спешит с нею к разбитому окну, шатаясь, тащит ее к окну, и к городу, и к ночи, к темноте за ночью, где не светят звезды и никогда не встает луна.
* * *
Открывая водительскую дверцу, Джон услышал приглушенный звук выстрела, на который практически наложился звон разбитого стекла. Тут же раздались два выстрела погромче. Он посмотрел в сторону южной стены больницы, от которой его отделяли, наверное, футов двести, когда стеклянный дождь, падающий с верхнего этажа, заблестел в лучах прожекторов, подсвечивающих фасад здания. Интуиция и подготовка заставили его бежать к месту происшествия, когда осколки еще падали на асфальт, застывая на нем лужицами льда.
Но на полпути он в шоке остановился, потому что из дыры, появившейся на месте огромного окна, выпрыгнули двое людей, будто уверенные в том, что умеют летать. Но, увидев их, Джон сразу понял, что девушка — пленница мужчины, пытается вырваться из его цепких рук, пусть безжалостная гравитация гарантирует, что ее борьба за выживание тщетна. И с первого взгляда Джон узнал ее длинные светлые волосы, желтую блузку и синие джинсы. В своей жизни он видел много ужасного, но и это падение наполнило его жутким страхом. В какой-то части их полета ход времени вроде бы замедлился, и они приближались к земле даже с каким-то странным изяществом. Возникла мысль, что благодаря какому-то необъяснимому нарушению законов физики они падают, словно камень сквозь воду, а не сквозь воздух, и приземлятся в манере воздушных гимнастов, чтобы раскланяться и сорвать аплодисменты. Но короткая иллюзия тут же развеялась набираемым ими ускорением, которое Джон ясно видел. И когда они встретились с мостовой, звук напоминал не такой уж далекий взрыв, будто артиллерийский снаряд сотряс землю за холмом.
За годы работы в полиции Джон расследовал несколько самоубийств, которые могли быть убийствами, и дважды люди выбрасывались из окон. Правда, с меньшей высоты, один раз она составляла девяносто футов, второй — сто, а здесь никак не меньше ста тридцати. В обоих случаях человек вообще в трупе узнавался, но никак не конкретная личность. В зависимости от угла удара скелет ломался и складывался — или рассыпался — самым непредсказуемым образом. Треснувший таз мог втиснуться в грудную клетку, позвоночник — проткнуть череп, вместо того чтобы поддерживать его. Сломанные кости перекрещивались, как мечи. Даже если прыгун не приземлялся на голову, инерция удара передавалась через сжимающееся тело и деформировала лицевые кости, так что лицо отличалось от человеческого даже сильнее, чем на картинах Пикассо.
Если бы эта пара упала с одиннадцатого этажа на песчаную землю или на густые кусты, их шансы на выживание, возможно, равнялись бы одной тысячной. Но при такой скорости, падая на асфальт, они были обречены, как насекомые, ударяющиеся о ветровое стекло мчащегося автомобиля. И наличие опытного медицинского персонала в нескольких шагах от места падения значения не имело: даже море воздуха не поможет, если разорваны легкие.
Хотя никакая помощь мертвым не требовалась, реакция Джона на удар в конце полета удивила его самого. Находясь более чем в сотне футов от места падения, менее чем в сотне футов от своего «Форда», он побежал к автомобилю. Удирал не от невыносимости смерти Давинии и не от того, что не мог заставить себя взглянуть на девушку и также на размазанный по асфальту труп ее убийцы. Не волновали Джона и последствия, связанные с его пребыванием в больнице, если он находился в неоплачиваемом отпуске и не занимался расследованиями. Никогда в жизни он ни от чего не бегал.
Он не мог полностью осознать причину своего бегства, пока не оказался за рулем. Камикадзе, который убил себя, чтобы убить Давинию, этот выпрыгнувший из окна человек, должно быть, находился в том же положении, что и Билли Лукас, убивший свою семью. Марионетка. Перчатка, в которой скрывалась рука Олтона Блэквуда. Во время падения или в момент смерти человека контролирующий его призрак вновь становился бестелесным. Джон не знал, как перемещается призрак, какие правила ограничивают его передвижения по миру, если они вообще существовали. Он привез его домой из психиатрической больницы штата, но, насколько знал Джон, не в своем теле. Призрак, похоже, мог обосноваться и в чем-то неживом — в больнице, автомобиле, доме, — чтобы при первой возможности ворваться и покорить человека. Или людей. Прошлым днем он ощутил его отсутствие в доме, куда вернулись веселье, гармония. Если бы он успел покинуть территорию больницы, не привезя с собой призрака, тот все равно мог найти путь к его дому, перескакивая из одного человека в другого, но, по крайней мере, он, Джон, не нес бы ответственности за его возвращение.
