Пес подбежал к ней, метнулся к Заху, исчез, сквозь дверь уйдя в коридор, вернулся тем же путем.
— Что с тобой такое? — спросил Зах сестру, наблюдая, как Минни следит за перемещениями призрака, которого он не мог видеть.
Уиллард лаял, лаял, но даже Минни его не слышала. Только могла понять, что он пытается что-то ей передать.
— Зах, отойди от двери.
— Зачем?
— Отойди от двери!
Пес сделал все, что мог. Никто не стал бы винить старину Уилларда в утере бдительности, когда женщина в сером платье, та самая, которую Минни видела десятью днями раньше, женщина, которая могла бы ходить от двери к двери, неся слово Христово, но не ходила, ворвалась в комнату, замахнувшись разделочным ножом на Заха.
* * *
Роджеру Ходду приказали его собственным голосом: «Оставайся здесь». Он обнаруживает, что ослушаться не может. Он больше не человек, всего лишь собака, хозяин которой держит его за яйца разума. И здравомыслия с каждой минутой у него становится все меньше. Будучи репортером, он привык задавать вопросы, и человек должен сказать ему правду, ложь или «без комментариев», но, что бы ни сказал человек, Ходд может охарактеризовать ответ как правду или ложь, в зависимости от ситуации. Однако теперь он этого права, этой власти лишен. Здесь он не задает вопросов, эта тварь контролирует его, как марионетку, и сейчас этой твари в нем нет, но она все равно заставляет его — «Оставайся здесь!» — и собирается сделать что-то ужасное его руками, а потом и с ним самим.
Девочка распахивает дверь, включает свет и таращится на него с порога. Она спрашивает, все ли с ним в порядке, не нуждается ли он в помощи. Ну до чего же она глупа! Разумеется, он нуждается в помощи, он здесь умирает. Он хочет сказать ей, что она будущая безмозглая шлюха, что она тупее кучи дерьма, которую, должно быть, уже навалила в штанишки, но тут его наездник возвращается, снова полностью контролирует Ходда и говорит девочке: «Ты сладенькая конфетка, так? Я хочу мою сладенькую конфетку. Угости меня чем-нибудь вкусненьким, маленькая невежественная сучка» — и так же резко, как оседлал его, наездник спешивается, потому что у него дела в другом месте, но Роджер Ходд по-прежнему выполняет команду «Оставайся здесь».
* * *
Окутанный запахами шерстяной материи пальто и искусственного меха воротников, Престон Нэш ждет в темном стенном шкафу, подобно угрозе третьего уровня в видеоигре. Молоток-гвоздодер зажат в его руке. За двадцать лет в компании наркотиков и спиртного так часто шел рука об руку со смертью по краю той или иной пропасти, что практически полностью утерял способность бояться. Если что и может иной раз его испугать, так это собственные галлюцинации. Люди, долгое время закидывающиеся экстази — Престон этот наркотик не жалует, — теряют способность радоваться естественным путем, потому что их мозг перестает вырабатывать эндорфины. И как полагаются они на этот наркотик, чтобы ощутить счастье, так и он полагается на свой разум, чтобы ощутить ужас, потому что реальный мир — тусклое и обветшалое местечко — ужаснуть его уже не в состоянии. С радостным предвкушением он ждет своего нового и интересного компаньона, с которым делит собственное тело.
Он выполняет команду «Стоять», делать ему нечего, кроме как думать, и ему нравится то, о чем он думает. Хотя тело он не контролирует, все органы чувств при нем, даже когда наездник садится на него и трогает с места. Зрение, обоняние, осязание, вкус и слух Престона остаются острыми, как всегда, но острота этих ощущений станет несравнимо выше. Потому что он, всегда наблюдатель, теперь становится участником. Он убивал тысячами в виртуальном мире игр, а теперь все будет взаправду. Он спал с женщинами, по большей части с теми, кому платил, и видел тысячи женщин, которых использовали и подвергали жестокому обращению в фильмах для взрослых, но сам никогда не насиловал и не избивал женщину. Он подозревает, что наездник вдохновит его на такое, чего не увидишь ни в одном из фильмов. Он надеется, что ему отдадут жену. Но девочек-то наверняка. Что ему предстоит, так это игра в реальном мире, та самая, в которую раньше он играл в виртуальном.
Престон слушает Джона и Никки Кальвино, разговаривающих в прихожей, когда наездник возвращается.
* * *
Джон выскочил из прихожей на крыльцо точно так же, как врывался в дверь любого дома, где совершалось убийство, если оставались подозрения, что убийца еще в доме: пригнувшись, быстро, помповик синхронно следовал за взглядом. Сначала влево, потом вправо. Крыльцо пустовало. Он оглядел осенне-коричневую лужайку, наполовину скрытую зимним снегом, никого не увидел ни там, ни на улице.
Вернувшись, посмотрел на Никки и покачал головой. Закрыл дверь, повернул барашек врезного замка, несколько мгновений смотрел на него, ожидая, что тот начнет поворачиваться в обратную сторону.
— Дети, — в голосе Никки слышалась тревога.
Джон подошел к ней, оглядел лестницу за ее спиной.
— Давай я пойду первым. Ты держись на несколько шагов сзади, чтобы нас не могли прострелить одной пулей.
— Ты думаешь, в доме уже кто-то есть?
— Охранная сигнализация включена, но она не сработала, когда открылась дверь. Возможно, кто-то проник в дом раньше, и она все равно не сработала.
Он никогда не видел у нее такого мрачного лица. Она посмотрела на пистолет, потом на мужа.
— Мы не можем вызвать полицию из тех, кого ты знаешь?
— Я знал Энди Тейна. Единственный коп, которому ты можешь доверять, это я… а может, и мне доверять нельзя. После того как дети будут с нами, мы забаррикадируем двери или заколотим гвоздями… а потом обыщем весь дом, комнату за комнатой. Ты согласна?
— Да.
— Помни… Держись чуть сзади, чтобы нас не уложили одной пулей.
Он поднялся на три ступени, обернулся, увидел, что она оглядывает потолок, словно находилась не в своем доме, а в незнакомой пещере, где водились летучие мыши и другие зараженные вирусом бешенства твари.
* * *
Вновь под седлом, Престон в восторге от демонической ярости своего хозяина, ярости столь возбуждающей, что у него возникает ощущение, будто он на бесконечной американской горке, только никаких подъемов нет, а лишь захватывающие дух спуски, один за другим, позволяющие секундную передышку перед следующим падением в ярость.
Он тихонько открывает дверь стенного шкафа, выходит в прихожую и видит, что Джон Кальвино поднимается по лестнице, целиком сосредоточившись на том, что может ждать впереди, а Николетта повернулась к лестнице, чтобы последовать за мужем. Богатая сучка с упругим задом, окончившая художественную школу, лицемерка, выплескивающая претенциозные помои на все новые полотна, машина для производства детей, выплевывающая из себя маленьких лицемеров, чтобы они жили в выдуманном ею мире. Пришла пора показать ей, каков настоящий мир, пришла пора поставить ее на колени, раздавить, заставить признать, что она такая же мерзость, как все остальные.
