"А может, и людьми?" — предположила я тогда.
"Может, и людьми…"
— Что-то я устал, — пробормотал граф.
Он дернул витой серебряный шнурок, и в перезвон конских бубенцов — там, снаружи — вплелось басовитое дон-дон-н-н.
Карета встала.
Слышно было, как скрипит снег, ржут кони, грузно брякает крышка каретного ящика.
— Не бойся, — сказал граф. — Это Сельфан, мой кучер. Сейчас даст лошадям корм, укроет и придет к нам греться.
Немного погодя в карету и впрямь без церемоний влез безбородый, румяный от мороза парень. За дверью вьюжило, но внутрь ветер не задувал. А кучер, хоть и окутан был морозным духом, не принес с собой снега. Вот что значит путешествовать с Белым Графом!
Сельфан сбросил на пол свой длинный тулуп, затем тужурку с блестящими пуговицами — под ней поверх вязаной кофты обнаружилась серая лепешка телогрея. Надо же. Может, и у лошадей в попоны печки вшиты?
— Жива красота! — парень с восторгом уставился на меня.
Хотел погладить, но заметил графскую руку на моих лопатках и ограничился тем, что почесал мне шею. Пальцы у него были грубые, пахли лошадью и овчиной.
Я мурлыкнула для порядка.
— Ты ел? — спросил граф.
— А как же, господин, — весело отозвался кучер. — Делать-то нечего. Сиди, правь помаленьку да жуй, пока не лопнешь.
— Тогда ляг поспи. Скоро все затихнет. Утром я размету и поедем, а в Лейре под крышей заночуем.
Не думала, что знатные господа пускают прислугу спать в своей карете, но видно, у Сельфана с графом было так заведено.
Пока я удивлялась, Даниш-Фрост поднялся и отворил только что прикрытую дверь.
Неужто на улицу хочет выскочить? В одном сюртуке!
— А барышне до ветру не надо? — спросил Сельфан, стягивая толстенные валяные сапоги.
Граф посмотрел на меня так, будто ему в голову не приходило, что у кошек могут быть те же потребности, что и у него самого. Хотя я бы еще потерпела. Кошкой мне терпится дольше.
Увы, граф был непреклонен:
— Не хочешь опять на мороз? Понимаю, дружок. Но лужи мне в карете не нужны!
Было страшно: вдруг пурга опять возьмет меня в плен и уже не отпустит.
Однако стоило графу спрыгнуть с подножки, как снежные твари, кружащие у кареты, прянули прочь, унеся с собой белый хаос, и стало заметно, что непогода впрямь присмирела. Ветер потерял силу, снег больше не вихрился, а летел косым занавесом. И вот диво: черная, с серебром, карета среди метели и сугробов стояла чистенькая, будто под невидимым навесом. Лошади в четверной упряжке, укрытые от шей до копыт, жевали, опустив морды в торбы.
Граф далеко не пошел — перед кошкой стыдиться незачем. Тем более, перед котом. Я еле успела отвернуться! И нырнула под карету, низко сидящую на полозьях. Лучшего укрытия рядом не было. Но всего через минуту бесстыдник Даниш-Фрост полез меня искать:
— Куда запропастился, дурашка?
Когда мы вернулись в карету, кучер уже похрапывал, укрывшись своим тулупом. Хозяйская доха висела на стене.
Граф тоже прилег, устроив голову на валике с серебряной кистью, а меня стал гладить и почесывать, уложив к себе на грудь.
Нельзя было этого допускать.
Но я же кошка — а кошкам нравится, когда их гладят. И мне нр-равится. Очень нр-р-равится. Я и не подозр-ревала, что это так здор-р-рово…
Все во мне журчало и вибрировало под чуткой ладонью. Сказать по правде, даже неумелая ласка Сельфана не показалась такой уж неприятной…
Мысль была, как угли в лицо.
Что, если я уже потеряла связь с телом, запертым в Небыли, и кошачья природа во мне берет верх над человеческим разумом?
Граф успокаивающе провел рукой по моей голове:
— Чего испугался, глупенький? Больно ты нежен. Может, и правда барышня?
Странно это все-таки: лежать на человеке, да еще мужчине. Я всем телом ощущала, как дыхание вздымает его грудь, как бьется сердце; сквозь запахи одежды и недавнего обеда пробивался его собственный запах, и я знала, что запомню каждый оттенок. Мы лежали лицом к лицу, едва ли ни нос к носу, так что можно было тронуть лапой родинку на его щеке и боднуть лбом подбородок.
Было в этой близости что-то интимное. Не в чувственном смысле, а в человеческом. Мы ведь никого не подпускаем к себе на такое расстояние, кроме самых родных. Тех, кому доверяем…
В горле встал ком.
Пальцы графа, зарывшиеся в мою густую шерсть, вдруг замерли, в летних глазах сверкнули морозные искры.
— Печать-то на тебе, братец, особая, — выдохнул он, — не людьми поставленная. А я не заметил…
Казалось, у него голос сел от волнения.
— Ты здесь, Нежа? Пришла посмотреть на болвана, который отдал свой дар недостойному? Карстен молодой дурак, горячая голова, но он честный парень и мой брат.
Я не мог иначе — и не жалею! Кроме того… может, ты рано от меня отвернулась? — он качнул головой и усмехнулся, внезапно успокоившись. — Знаешь, некоторые вещи лучше не открывать даже богам.
Было страшно интересно, что все это значит, но граф обнял меня обеими руками, пробормотал: "Ладно, котик, ты ни при чем. Давай спать", — и закрыл глаза.
Страшно грохнуло в вышине. Будто весенний гром — или ружейный залп. С шумом взмывали к небесам вспугнутые птицы. Стаи птиц, черных, как грозовые тучи. Как пруд далеко внизу. Тучи прорвались ливнем, и черная вода в пруду закипела. Птицы камнями посыпались с высоты…
"Будь проклята ваша магия! — грянул женский голос, сильнее грома, яростнее бури: — Она отняла у меня мужа. Отняла старшего сына… Не спорь! — Женщины я не видела, но взгляд ее давил гранитной глыбой. — Теперь младший погибнет ради твоей силы? "
Я и не спорила. Не могла. Я падала! Черная вода кружила меня и тянула в водоворот. Я захлебывалась, задыхалась…
— Хватит! — вклинился другой голос, мужской, твердый, уверенный. — Рауд, ты не один.
Все занавесилось туманной пеленой, и я соскользнула в сон — обычный, без кошмаров.
А потом я… Нет, не проснулась — очутилась в зимней сказке. Блестели под солнцем сугробы, пушистыми хлопьями кружился в воздухе снег, но исчезал, не достигая земли. На ветвях, одетых инеем, чистили перышки щеглы, под елями резвились белки, а дальше виднелась избушка с расписными ставнями.
Холодно не было. Ни капельки. Словно я в театре и меня окружают декорации. Даже небо над головой казалось куполом из синего стекла. Ноги в легких туфельках совсем не мерзли.
Я присела на корточки, тронув снег рукой. Надо же, какой рассыпчатый. И — теплый.
Постой… Что я только что сделала?
Вслед за всплеском удивления меня омыло пьянящей радостью.
