За спиной раздалось приглушенное сопение, потом покашливание, заставив отмахнуться от мыслей.
— Слав, меня уволят, да? — тихо спросил разраб, видимо, все-таки набравшись храбрости, все еще покорно следуя за мной на буксире.
— Не говори глупостей. Мы не в том положении, чтобы разбрасываться мозгами, — дернула плечом, выпуская запястье парня. — Но приятным разговор не будет точно. Ты накосячил, — развела руками в стороны и шагнула в собственный кабинет.
Интересно, как много понадобится Ястребу времени, чтобы выпроводить брюнетку? Пятнадцать минут? Двадцать? Больше? Если больше, то это плохо, потому что наверняка будет со скандалом.
В пору открывать в чате новый тотализатор.
— Слав, я просто…
— Оставишь свои объяснения для Ястреба, — оборвала я парня. — Думаю, у меня в запасе минут двадцать, и я бы хотела заняться почтой.
Фирсов намек понял правильно и опустился в кресло, стараясь не отсвечивать. А я открыла ящик, вот только не успела вникнуть даже в смысл первого письма, когда Ястреб влетел в кабинет. Злой, как будто на очередной говнокод наткнулся, взъерошенный, все еще сжимающий челюсти до хруста.
— Фирсов, выйди, — прорычал он.
Егор счел за благо послушаться и испарился почти бесшумно, а я откинулась на спинку кресла. Сейчас будет представление.
Глава 16
Игорь Ястребов
Лиза, мать ее…
Гребаная любительница сюрпризов и театральных появлений. Единственное, что радовало в этом цирке, Рижская поняла все до того, как ситуация переросла в еще больший фарс. Даже удачи пожелала. Вот только от этого ни хрена не легче.
Славка ушла. Просто ушла. Очень странно, очень спокойно, даже улыбнулась. Спина прямая, сама спокойная, улыбка мягкая.
Еще и разговор это непонятный пока обедали. Она, что, уйти хочет из Иннотек? Да нет… Или да? Вообще нихрена не понятно, что у нее в голове происходит.
Сообщение очередное паскудное от анона: «Превет! Советую лед, Стася».
Какой лед? За каким чертом ей лед? Урод что-то сделал? Что-то видел?
Думал, расскажет, пока обедали, но вообще ни звука, только разговор этот непонятный о том, кто кого и когда хантил. И Лиза… как, сука, вишенка на торте.
По коридору к Славкиному кабинету я почти бежал. Добежал, выдохнул и сделал шаг внутрь, послал прогуляться Фирсова.
Приоритеты я расставляю правильно, чудо-долбоеб Егорушка посидит в опенспейсе и подумает над своей дальнейшей жизнью. Ему полезно, он заслужил. А со Славкой поговорить сейчас надо, чтобы не усугублять, чтобы она там в своей красивой голове себе чего не придумала.
Сидит, смотрит.
Спокойная и улыбка в уголках губ.
— Слав, — выдохнул. Твою ж… с чего начать-то? Дебильнее ситуации не придумаешь. В башке пусто, нервы звенят, а она сидит в этом кресле своем, смотрит глазами теплыми. Нихрена не понимаю. — Мы с Лизой трахались. Просто трахались, года полтора назад. Она потом укатила в Испанию за лучшей жизнью, и мы попрощались. А тут вот приперлась. Я не…
Осекся. Воронова нахмурилась, руки скрестила на груди, бровь вздернула.
— Не ждал ее?
— Нет, не ждал, — кивнул, как идиот. — Она не предупредила. Вообще ничего не сказала.
— То есть, если бы предупредила, ты бы ее ждал? — что-то мелькнуло в глазах. Какая-то непонятная эмоция, дрогнули уголки губ.
— Нет, конечно, — дернулся. — Слав…
— А чего вернулась? — склонила Воронова голову набок. А я слышал, как у меня кровь по венам несется. Все еще пытался уловить что-то. Во взгляде, интонациях, позе. Но ни черта…
— Не интересовался, — отбил подачу.
Славка побарабанила пальцами по столу, склонила голову к другому плечу.
— И вот так сразу к тебе в кабинет и на шею бросилась, — протянула скептически. Длинно так, задумчиво, как-будто пальцами по нервам прям пробежалась. — Какая смелая и незамутненная. Но красивая, — это «красивая» Воронова протянула как-то особенно гадко. — И фигура… Есть за что подержаться. Я тебя даже понимаю, была бы мужиком, тоже бы повелась, — как гвоздь в крышку гроба вогнала.
— Обычная у нее фигура, — рыкнул, делая шаг к столу. Потом еще один. Между нами метра три, а кажется, что целое море. — Слав, я…
— Как она к тебе в кабинет попала? — голос ровный, взгляд все такой же, как на допросе, честное слово. Проще не стало ни фига.
— Сказала, что клиент. Номер назвала, и Энджи вытащила ее из моих контактов. Лизка из Дейли, они все еще с нами работают.
— Понятно, — поджала на миг Лава губы, хмурясь. — Это баг, — вскинула на меня взгляд, теперь уголки губ дрогнули, смотрела внимательно. — Надо править. Серьезный такой баг.
Баг.
Баг… Какой нахрен баг? Она…
Я дернулся от пришедшей мысли, подлетел к столу, упираясь в столешницу руками. Выдохнул, вдохнул.
— Ты издеваешься, да? — прошипел.
— Есть немного, — улыбнулась Лава, откатываясь подальше от стола, к самому окну, пока спинка долбанного кресла не уперлась в подоконник.
— Воронова… — процедил, обходя стол, склоняясь к ней. Не знаю, что хотел сделать. Придушить, наверное. Но Лава ухватила за рубашку, притянула к себе.
— Дурак ты, Ястреб, — прошептала в губы и поцеловала, заставляя склониться еще ниже.
Жаркая и вкусная Лава и такой же совершенно вышибающий остатки мозгов поцелуй. Влажный, горячий, мучительный, потому что дальше этого поцелуя все равно ничего не будет. А мне член на мозг давит, и на столе Воронову разложить хочется до дрожи в руках. Особенно, когда вот так… Когда прикусывает острыми зубками, когда руки скользят по груди, когда трется о меня кошкой и втягивает мой язык в рот, гладит плечи и ноготками по шее шкрябает. До мурашек просто.
Бля-я-я-я…
Я прижался к ее губам своими, уперся лбом в лоб.
— Если ты не хочешь, чтобы я запер дверь и довел то, что ты начала, до логического завершения, нам надо тормознуть, — прохрипел, облизывая сочную нижнюю губу. Вишневую и очень сладкую.
Славка застыла на миг, задержала дыхание, осмысливая слова, и открыла глаза.
Почти доконала меня этим взглядом. Мутным, тягучим. Совершенно ведьмовским. У нее точно ведьмы в роду были. Дышала неровно, все еще скользила пальцами по груди. Приходила в себя.
— Да, — она тряхнула головой, подалась назад. — Надо…
— Надо, — кивнул согласно, не понимая, с чем именно соглашаюсь.
— С Фирсовым поговорить надо, — этот ее контральто глубокий, как еще один разряд тока прямо в позвоночник и член. Добьет меня точно однажды, а я и сопротивляться не буду.
