— Ястреб…
— Ты должна понимать, что разговор состоится, с твоим участием или без, и можешь топать ногами, рычать, материться, швырнуть в меня чем-нибудь, — я подтолкнул Воронову к кровати. — Но это вообще ни на что не повлияет.
— Придушу тебя, — процедила Славка сквозь зубы, роняя голову на подушку. Она злилась, все тело было собрано и напряжено, руки, расправляющие одеяло, двигались слишком резко, и за этой показательной злостью Славка скрывала тревогу и страх. Она боялась того, что прошлое вцепится гнилыми зубами не только в ее жизнь, но и в жизнь родителей.
— Слав, — я перехватил ее руки, прижал спиной к себе, набрасывая на нас одеяло. — Мы скажем им самый минимум, без деталей и подробностей, даже про долбаного кролика говорить не будем. Скажем, что ты получила странное письмо на рабочую почту, скажем, что просто хотим проверить. Хорошо? Или можем вообще попросить заняться этим Черта, — Славка что-то невнятно пробормотала, какое-то полусогласное мычание вырвалось из горла, прижимающееся ко мне тело немного расслабилось. — Он придумает какую-нибудь сказку о том, что Нестерову разыскивают менты, и вышли на них.
— Защита, — раздраженно передернула Воронова плечами. — Сложно представить, что они себе придумают о том, что сделала Екатерина Николаевна, если «менты» докопались до истории с Сухоруковым. Первый вариант более травматичен, но и более правдоподобен.
— Тогда остановимся на нем, — поцеловал Лаву в макушку. — А теперь давай спать.
— Матушка закатит мне истерику, — вздохнула Воронова, устраиваясь удобнее. — И тебе.
— Переживу, — усмехнулся и потянулся к трекеру, чтобы переставить будильник на Энджи. Внес в наши со Славкой календари выдуманную встречу, чтобы было хоть какое-то оправдание для позднего появления в офисе обоих, и закрыл глаза.
Надо бы еще раз все-таки посмотреть документы и файлы, которые прислал Лысый и понять, стоит ли выкапывать Сухорукова. И если да, то какие тут варианты?
Следующий день и рабочий вечер прошли вполне спокойно, если не считать того, что Лава ворчала почти все утро: сначала на переставленный будильник, потом на подгоревшие тосты, дальше на чашку и вилку, которые я оставил на мойке, а не засунул в ящик, потом она ворчала на пробки, после на слишком большое количество пены в ее капучино, на Энджи, ботов-уборщиков, медленный лифт, слишком яркое солнце и холодный ветер.
В общем, Воронова ворчала на все и всех и совершенно этого не замечала. Даже Сашка попал под раздачу, просто потому что не вовремя попался на пути.
Она ворчала, когда мы оба вышли из Иннотек, когда сели в кар, ворчала всю дорогу до дома. Ворчание закончилось только тогда, когда мы снова оказались в ее квартире. Нахмурилась и замолчала, наверняка прокручивая в голове предстоящий разговор.
А в девять она нервно мерила гостиную шагами, чуть ли не подпрыгивая от каждого гудка, пока Энджи звонила Славкиной маме.
— Слав, может, все-таки сначала отцу? — спросил я.
— Бессмысленно оттягивать неизбежное, он все равно все расскажет маме, — отчеканила она. Интонации были неестественными и непривычными: без рокочущих нот, без привычного пробирающего контральто. Сухие и жесткие слова, как осенние листья, спрятанные на страницах старого альбома. — Причем быстрее, чем ты успеешь моргнуть. Несмотря на количество лет, прошедших после истории с Сухоруковым, они… все еще болит, понимаешь?
— Понимаю, — кивнул, хватая ее за руку и заставляя сесть в кресло. — Расслабься.
— Ты не зна…
— Станислава, — раздавшийся в комнате журчащий голос не дал Лаве договорить, переливающаяся заставка Энджи на плоском экране на стене тут же сменилась картинкой, демонстрируя кусочки и обрывки личной жизни Виктории Александровны Вороновой.
Номер отеля, разворочанная кровать, очки, шляпка, еще какие-то вещи в беспорядке на диване и женщина, такая же тонкая и изящная, как Славка, стоящая спиной к нам в гостиничном халате. Она что-то усиленно искала в шкафу, — ты вовремя позвонила, поможешь мне выбрать пл…
— Мама, — вздохнула Слава обреченно, перебивая мать и прикрывая глаза, — нам надо поговорить. И… — она запнулась, то ли подбирая слова, то ли собираясь с мыслями, — я хочу тебя познакомить с моим… мужчиной, — Виктория Александровна тут же застыла, натянулась, напряглась, а потом обернулась так резко, что полотенце, удерживающее волосы, съехало вбок, повисло на плечах.
Глаза у Славкиной матери были темно-карими, почти кофейными и смотрели сейчас растерянно и чуть ли не шокировано прямо на меня. Кошачий взгляд, полные губы. Она была очень красивой женщиной. Очень красивой, растерянной женщиной.
— Твою ж мать, Слава… — пробормотала Виктория Александровна.
— Ты моя мать, — буркнула Воронова-младшая, выпрямляясь в кресле так, что я почти услышал треск позвоночника.
— Данный факт меня бесконечно удивляет, — ответила в той же манере женщина, с раздражением стаскивая с плеч упавшее полотенце. Волосы у нее был почти черными, глянцевыми, но в отличие от Славкиных опускались чуть ниже ключиц.
— Все вопросы по поводу моего характера — к отцу, — дернула Слава уголком губ, скосила на меня взгляд. Что он выражал, понять я не успел, слишком быстро Воронова вернула внимание к экрану. — Это Игорь, мам, мы вместе работаем, — добавила громче и вскинула подбородок. — И давай, пожалуйста, светские вопросы оставим на потом, ладно? Нам правда надо поговорить.
— Добрый вечер, Игорь, — увереннее улыбнулась женщина. — Я — Виктория Александровна, — улыбка на губах стала приветливой, но была призвана, скорее, скрыть бесконечное любопытство и такое же бесконечное удивление во взгляде, чем выразить что-либо еще. — И мне приятно с вами познакомиться, пусть и так неожиданно, — мама Славы метнула в дочь полный упрека взгляд. А я изо всех сил старался удержать на лице серьезное выражение.
— Мне тоже очень приятно, Виктория Александровна, и я приношу извинения за то, что мы вас не предупредили, — «покаялся» я. — Это моя вина.
— Давайте к делу, пожалуйста, — закатила Славка глаза к потолку, пальцы выбили неровный ритм на мягком подлокотнике.
Я понимал ее нетерпение. Предстоящий разговор будет неприятным, и Лава наверняка сходила с ума от ожидания: как отреагирует Виктория Александровна, поверит ли в придуманную байку, что расскажет.
Мама Лавы колебалась несколько секунд, а после снова тепло, но также неуверенно, как и до этого, улыбнулась нам обоим и кивнула, откидываясь на спинку дивана.
— Я тебя слушаю, Слава, говори, — небрежно и очень изящно взмахнула рукой, поднесла к губам стакан с водой.
— У меня… у нас, — тут же поправилась Воронова, — есть несколько вопросов о… — Славка нервно сглотнула, помолчала, — о матери Дыма, мам, о Екатерине Николаевне.
Стакан, который держала Воронова-старшая, с шумом опустился на столик у дивана, а сама женщина дернулась, как будто получила пощечину, побледнела так, что единственным ярким пятном на лице теперь были глаза, даже бронзовый загар не улучшил ситуацию. Взгляд заметался и снова остановился на мне: испуганный, болезненный, лихорадочный. Губы превратились в узкую линию.
