Контрольный в голову. Нельзя было ее касаться. Не сейчас. А да пошло оно все…
— Сама виновата.
И я дернул ее на себя, смял губы. Врываясь в сладкий, жаркий рот, перетягивая к себе на колени. Что-то со стуком упало на асфальт.
Прижал ее, сдавил, втиснул. Вгрызаясь в губы голодным зверем, сплетая наши языки. Глотая дыхание влажное, тихий всхлип.
Сожрать ее готов.
Вкусная… Мать твою, какая же ты вкусная, Воронова.
Сладкая, горячая, жадная.
И правильно все очень было. И как она прижималась, и как отвечала, и как реагировала на каждое движение, на каждый толчок, и как гнулась, и как ногти ее в мои плечи вцепились. Как будто под меня сделали. Для меня.
И я прижал ее теснее, зарылся пальцами в волосы, прикусил нижнюю, сочную губу и опять ворвался в рот языком. Пить ее, глотать. Вжимать сильнее. И наслаждаться каждым мгновением. Дуреть, с ума сходить.
Косточки спины под пальцами хрупкие такие, шея тонкая, запах ванильный. И жадный, голодный отклик. Яростный и дикий. И тихий-тихий всхлип.
Сожрать ее. Зацеловать, заласкать, чтобы всю дурь из головы выбить, чтобы не сопротивлялась больше, не сбегала.
А потом из-за спины раздались громкий свист и пьяные мужские выкрики. Послышались чужие шаги, как сквозь вату доносились, разбивая на осколки вакуум между нами.
И я очнулся. Как в стену вмазался на скорости. Осознал кто я, где… Где мы, ощутил легкий привкус алкоголя.
Зарычал, останавливаясь, просто прижимаясь к ней губами, ослабляя хватку на тонкой талии, но не переставая поглаживать, чувствовать ее. Впитывать через пальцы. Отстранился. Ее от себя отстранил. И залип в глазах совсем потемневших, шальных. Пьяных. В дыхании рваном и частом, в румянце на точеных скулах.
Бля, Воронова…
Рывком на ноги поднял себя и ее. Наклонился, поднимая с земли телефон, который она уронила. Шатало почти как пьяного. Какой-то новой и другой казалась окружающая реальность. И я не понимал, как в этой новой реальности теперь жить, просто потому что не успел осознать ее до конца, не прочувствовал, не насладился. Мало было. Нереально, мать его, мало.
Опять на Славку посмотрел.
Губы припухшие, влажные, рубашка мной измятая, растрепанная.
Бля-я-я…
Соберись, кретин! Давай, соображай.
— Игорь… — тихо, хрипло, царапает по нервам.
— Все хорошо, Слав. Сейчас домой поедем, — я притянул Воронову к себе за руку, поправил куртку на плечах, повел за собой.
А Воронова жалась, шаталась, сопела. И цокали неуверенно и неровно по асфальту ее каблуки.
Такая… Да, что ж ты такая, а, Слав? Бесишь, заводишь, дергаешь…
— Энджи, активируй клон-кар, заведи машину княгини Станиславы, — сам все еще как пьяный, голос хриплый, мысли все не туда и не о том. Стояк каменный.
— Да, князь Игорь, — ответила помощница. Машина Славки мигнула за спиной фарами, зарычал мотор.
— Н-нельзя, Игорь, — протянула Воронова. — Еще не тести… тестировали в полях.
— Вот и протестируем, — улыбнулся я. Даже сейчас о работе, да, Слав? Невозможная…
— Нам не одобрили, если узнают… — пролепетала она.
— Все хорошо, никто не узнает, — прижал ее крепче и ускорил шаг.
Довел Воронову до своей тачки, усадил внутрь, пристегнул. Втянул носом прохладный ночной воздух, запрокидывая голову, мозг прочищая. Ну… или то, что от него осталось после губ ее, после рук, после нее.
Давай, Ястреб, собирайся.
А во рту вкус этот — алкоголя и сладкой терпкости, и зудит едва-едва укус.
Я еще раз глубоко вдохнул, выдохнул и захлопнул дверцу, обошел машину, сел за руль, сжимая руки на руле до побелевших костяшек.
Вырулил осторожно, почти крался назад по переулкам и дворам, чтобы в себя прийти, на землю вернуться. Будто из виарной только что за уши себя вытащил.
Дорога к Славкиному дому почти не запомнилась. Я вел аккуратно и пытался успокоиться, поглядывал в зеркало на Славкин кар, следующий за нами, сверялся с Энджи. Смотрел на Славку в зеркало, чувствовал рядом с собой.
А она молчала. Могла бы казаться задремавшей и расслабленной, но я видел, что она не спит, глаза оставались открытыми. Воронова следила за дорогой чуть ли не так же внимательно, как и я.
Пошевелилась и завозилась, стоило мне остановиться у ее подъезда и отстегнуть свой ремень.
Ее тачка парковалась сама, скорее всего, вставала на привычное место. Энджи контролировала процесс.
Я помог Вороновой выйти из машины, подставил локоть.
— Ты почему-то сердишься на меня, Игорь. Почему? — протянула она задумчиво прежде, чем положить свою руку поверх моей. Будто сама с собой говорила.
— Я не сержусь, — вздохнул, направляясь к подъезду.
— Се-е-ердишься. Ты всегда-всегда на меня сердишься. Как будто проверяешь, не доверяешь.
Так обиженно прозвучало. С непониманием. И вина вдруг дернула и ударила под ребра, заставляя на миг остановиться.
Знала бы ты Воронова… Не на тебя я злился.
— Больше не буду, Слав, — поцеловал ее в висок, делая следующий шаг. — Извини.
— Угу, — кивнула Славка просто. Как будто поверила, как будто поняла.
И я завел ее в подъезд, кивнул сухо хмурой и наверняка помнящей меня консьержке, прошел к лифту, стараясь игнорировать прижавшуюся ко мне еще теснее Воронову.
В башке крутились вопросы. Тысяча и еще немного.
Почему она одна была в том баре, почему никому не позвонила, почему отказалась от такси? Два раза, мать ее, отказалась. Меня выдернула… Не то чтобы я был против, вопрос не в этом… Просто непонятно и почти невозможно. Просто зудит на подкорке.
Все из-за того зайца долбаного?
И где он? В ее багажнике? В какой-нибудь мусорке?
Славка едва стояла на ногах. Прижалась, голову беспокойную на плечо опустила, почти дремала. Теперь точно. Как будто расслабилась окончательно, стоило мне остановиться и заглушить мотор.
И это тоже вызывало вопросы…
Двери лифта открылись, и в коридоре вспыхнул свет. Не адаптивный, обычный, яркий и резкий галогеновый, заставив морщиться.
Воронова смешно фыркнула, первой вышла из кабины, обогнала меня на сотую долю секунды, пошатываясь и что-то бормоча невнятно, подняла голову…
И все поменялось. В один миг, как будто рычаг кто-то дернул. Вот она еще расслабленная и спокойная, а через секунду уже застыла, напряглась. Расправились плечи, тонкие руки сжались в кулаки. Вздрогнула.
Я оказался рядом через мгновение, развернул ее к себе.
