— Утечка? — подозрительно сощурилась мама.
— Да, — кивнула уверенно. — Ничего серьезного, но проверить надо. Так что?
— Нет. Никому ничего не говорила. Даже Наташе твой номер не дала, ты же знаешь…
— Ты уверена? — снова перебила ее, не давая думать в ненужном мне направлении. — За последние пару месяцев? Постарайся вспомнить, пожалуйста, это важно, и сэкономит мне кучу времени. Может, с кем-то разговорилась в самолете, в отеле, может, с новыми соседями? Любовником?
— Нет, Слав, — снова уверенно кивнула она.
— Хорошо, мам. Спасибо, — я снова улыбнулась. — И не говори никому, ладно? Даже своему новому мужику, — и, видя, как она напряглась, поспешила добавить: — У нас старт скоро, мам, программа, о которой я тебе рассказывала, очень важно, чтобы…
— Да поняла я, поняла, — тут же замахала матушка руками, а я скрыла от нее улыбку. — Избавь меня от занудства.
Мамин криптонит — мои разговоры о работе, она их терпеть не может, потому что ничего не понимает. Единицы и нули навевают на нее смертельную тоску.
— Ладно, — кивнула покладисто. — Мам, мне спать пора, а то завтра не встану, — развела я руками в стороны. — Неспокойной тебе ночи.
— А тебе спокойной, — мягко улыбнулась она. — Вообще, задумайся о том, что, по идее, все должно быть наоборот, — она заливисто рассмеялась и махнула рукой, отключаясь, а я выдохнула и откинулась на спинку стула.
Надо, конечно, проверить. Мама могла и забыть или не придать значения. Но это можно сделать и завтра, как и позвонить отцу, а сегодня…
Сегодня надо все-таки просмотреть, что нашла Энджи, и дождаться результатов по видео. И я открыла файлы, которые нашла ИИ в сети.
Всего около десятка статей, региональные СМИ, не больше пары абзацев, как правило.
Светозар Алексеевич Сухоруков.
Он смотрел на меня с цветных и слишком ярких фотографий, не улыбался, скалился. Зеленые глаза с прищуром, выбрит, коротко острижен, лицо, изъеденное морщинами. Где-то спокойное и даже расслабленное, где-то закрытое, где-то напряженное. Ассиметричные черты, слишком крупные и на удивление совершенно незапоминающиеся.
Обычный мужик.
Он не отталкивал, не настораживал, не напрягал. Дядька и дядька. Каких сотни и тысячи в любых городах, на любых континентах. Обычный работяга, почти средний класс. Опрятный, нормальный, среднего роста, среднего возраста. Мимо такого проходишь в толпе, забываешь тут же, даже если говорила, не обращаешь внимания, когда он стоит рядом. Рядом с ним ничего не чувствуешь и ни о чем не подозреваешь.
Вот только я не могла на него смотреть. И не смотреть не могла. Я вцепилась пальцами в край стола, сжала. Руки, челюсти, чтобы не заорать, сама сжалась.
И память-сука опять подкинула запахи и фантомные ощущения. Холод, ползущий от лодыжек к пояснице, шорох мелкого гравия, сырость и ржавый металл на языке, плесень. Окружающий реальный мир начал размываться и таять, уступая место воспоминаниям и прошлым страхам. Не было больше моей кухни. Из ее стен, пола и потолка начало проглядывать и просматриваться другое место, другое пространство. Совершенно чуждое этому времени, моему дому. Пугающее меня до истерики, до судорожного дыхания, до гула в ушах.
Темные, покатые стены, неровный пол, шершавые прутья. Скрип, шелест, шум воды. Мое-чужое имя, сказанное хриплым шепотом в ухо «Стася, потерпи, Стася».
И новая волна дрожи по телу и боль в мышцах такая, что скручивает и дергает, и тело закаменевшее, спина настолько прямая, настолько напряженная, что взрывается болью.
А он смотрит… Смотрит на меня с этих фотографий, и пальцы его словно снова на моих руках, и оскал животный, дикий, будто еще шире.
— Я не боюсь тебя больше, — прохрипела в тишину кухни. Дернулась. Прикусила нижнюю губу до боли, впиваясь зубами все сильнее и сильнее, пока кровь не побежала по подбородку. Моргнула. Смогла пошевелиться и отвести взгляд, смогла расслабить сведенные мышцы, вдохнуть нормально, а не урывками, сквозь спазмы в горле.
А потом оглядела кухню. Мою кухню, напомнила себе, где я, когда я. Вернула взгляд к фотографии. Только так и не смогла заставить себя вчитаться в текст. Отпустившие столешницу пальцы мелко дрожали, кровь из губы текла по подбородку.
— Энджи, расскажи что-нибудь, — прохрипела, проталкивая ком в горле. Он ухнул куда-то в желудок и впился в ткани, мышцы, вонзил иглы в нервные окончания.
— Прочитать сводку новостей, княгиня Станислава?
— Да, давай, — кивнула отрывисто, стирая кровь. Было все равно, мне нужен был какой-то раздражитель. Что-то, что возвращало бы меня в реальность, помогало бы удержаться в ней.
— Директор Стонберри Дмитрий Павлов объявил сегодня о перезапуске… — начала ИИ, и я с шумом выдохнула. Снова вдохнула. Глубоко и длинно. Опять выдохнула.
Вслушивалась в слова Энджи, продолжая контролировать дыхание и понемногу пусть и не успокаиваться, но, по крайней мере, воспринимать окружающую действительность без желания закричать. Снова видела свои стены, свой пол, привкус ржавчины на языке стал глуше.
Казалось, прошла вечность прежде, чем я заставила себя пробежать взглядом по строчкам первой статьи.
Амнистия…
Почти. Суть не меняется из-за терминологии.
Шесть лет назад, в две тысячи двадцать шестом, Сухоруков вышел по УДО, вместе с еще тремя заключенными. В статье были только фамилии и статьи, по которым они сидели. Мирошкина среди вышедших не было.
Следующая статья была еще короче, чем предыдущая. Напоминание о том, что сделал Сухоруков, без имен и фамилий, без подробностей. В какой-то мелкой местной газете регионального центра. И еще несколько подобных статей в других изданиях, увидевших свет почти одновременно с тем, как Сухоруков вышел. Все сухо и без ненужных деталей. Пару групп в социальных сетях, два блога, несколько подкастов.
Я пролистывала их быстро, старалась особенно не концентрироваться, пробовала уложить в голове УДО. Совершенно не понимала, как Сухорукова могли выпустить… Как эта мысль могла хоть кому-то прийти в голову, почему Светозар вообще имел право на УДО. И листала статьи. Одну за другой. Пробегала взглядом и открывала следующую.
Информация. Мне нужна информация, а не эмоции, мне надо отрешиться, переключиться. Дышать.
Я вывела на экран новый текст и тут же шарахнулась от стола. С мерзким протяжным скрежетом проехались по полу ножки стула. Голос Энджи вскрыл барабанные перепонки, горло снова сжалось в болезненном спазме.
— Княгиня Станислава, вас расстроили новости? Мне прекратить? — ровно и тихо спросила ИИ.
А я отступила к окну, оперлась руками о подоконник, прислонилась лбом к прохладному стеклу.
Дышим, Воронова, дышим.
— С чего ты взяла, что меня что-то расстроило? — спросила, стараясь выкинуть из головы первые строчки новой статьи, ввинтившиеся в мозг.
