Очень мокрая, горячая.
Я чувствовал это даже не касаясь. Но мне хотелось.
Всю ее зацеловать. Везде на вкус ее узнать, слизать испарину с живота, попробовать внутреннюю сторону бедер, манящую впадинку на спине.
И я спустился ниже, кайфуя от дрожи в теле, от тихих всхлипов, от того, как она цеплялась то за меня, то за измятую простынь, как металась.
— Такая сладкая, Славка. Красивая. Покажи мне, научи, как тебе нравится, — я прикусил кожу чуть выше колена, лаская руками длинные ноги, разводя шире.
— Го-о-о-р… — выдохнула Воронова. Так просяще, так длинно. И этот звук тоже был вкусным и сладким, заставил улыбнуться и лизнуть немного покрасневшую кожу.
Я поднялся выше, провел пальцами, собирая влагу. Едва коснулся, а Славку подбросило, и первый тихий стон сорвался с закусанных губ.
— Хорошая девочка, — прохрипел, склоняясь к сосредоточению ее желания. Прикоснулся, целуя и вбирая в рот налитую вершинку, проник внутрь пальцами.
— Я-с-с-с… зашипела, заметалась, выгнулась, сдавливая ногами. Наэлектризованная.
А я пил ее, смаковал, растягивал удовольствие. Чтобы шарашило, чтобы никаких мыслей.
Отыграться за полгода мучений, насладиться.
Я дорвался. И понимал, что мне мало. Стонов ее мало, движений, жара и вкуса, обнаженной кожи и запаха цитрусового. Отклика и реакций. Я впитывал ее удовольствие, наслаждался им, дурел все больше и больше. Похоть скручивала и била в каждый нерв и клетку тела, выворачивала кости и мышцы. Ядом текла по венам. Кислотой.
Но все равно было мало. Я играл с ней, доводил, мучил.
И когда почувствовал, что она вот-вот взорвется, замедлил движения, сжал осторожно зубами сосредоточение желания, втянул в рот. Влаги на пальцах стало больше. Мне сносило голову, дергало. Было жарко, и сладко, и невозможно. Оторваться от нее, перестать, отпустить.
— Гор, — всхлипнула Воронова.
И я снова провел языком несколько раз. Медленно и длинно, припоминая тот пьяный поцелуй у полутемного бара. И Славка натянулась тут же, задрожала сильнее, почти вскрикнула. И еще раз, и снова, вторя моим движениям, отзывалась на них, реагировала так пьяняще.
— Гор, — Воронова вдруг сжала меня ногами, вскинулась, цепляясь за плечи. — Я тебя хочу, — выдохнула. Хрипло, отчаянно, почти жалобно.
— Хочешь? — спросил, подаваясь к ней, нависая, всматриваясь в совершенно шальные глаза и слизывая с губ остатки влаги. — Ты вкусная, знаешь? Как лето, Лава.
Я потерся о нее. Раскрытую, горячую, мокрую. Улыбнулся, наблюдая, как зрачок стал еще шире. Больше. Как капелька пота скатилась вдоль виска. Так мучительно медленно, тягуче. Ее тоже хотелось слизать. И снова потерся о нее, опустил вниз пальцы. Подразнить еще немного, почти довести, чтобы словить все отголоски и оттенки Славкиного желания.
— Да иди ты в задницу, Ястреб, — выплюнула почти. И толкнула, поднимаясь, прижимаясь, заставляя упасть на спину.
Укусила, врываясь языком в рот, прошлась руками вдоль плеч, по шее коготками, ниже. Терлась бедрами, грудью. Всем тонким, кукольным телом. Таким хрупким и горячим.
Жадный, чуть ли не злой поцелуй. Бешеный.
И я кусал ее в ответ, целовал, атаковал. И руки вжимали плотнее и крепче, наверняка оставляя на нежной коже синяки.
И я перекатился вместе с ней, втиснул в себя и вошел. Резко и, наверное, слишком грубо, но ждать больше не мог.
Зарычал.
Так туго, так жарко, так тесно было в ней. Проглотил ее стон, приподнял и снова вошел, отстраняясь, чтобы смотреть в лицо, видеть глаза, слышать, как она стонет, как закричит. Чтобы ни вдоха не упустить.
— Давай, Лава, покричи для меня, — прорычал, ускоряясь, понимая, что сам почти на грани. Что еще несколько толчков, несколько движений и меня разорвет в клочья.
Никогда желание и жажда не выжигали и не подчиняли себе так. Никогда так не натягивался каждый нерв. До звона и скрежета.
— Гор… — отчаянным всхлипом.
И я собрал волосы в горсть, открывая шею и плечи, укусил, втянул в рот кожу, снова укусил и опустил руку между нашими телами. Надавил, легко ударил.
И Славка застонала, заметалась под мной, пальцы вцепились в простыни до побелевших костяшек. Прогнулась.
Сильнее. Еще.
Зажмурилась и тут же открыла глаза, и сжала меня так, что почти невозможно было двигаться.
Закричала. Как охренительно она закричала, какими охренительными были ее глаза. Переливалось, искрилось в них желание. Резало гранями по коже и венам. В кровь, мозг, по всему телу.
Воронова задергалась, забилась подо мной, всхлипывая, выстанывая удовольствие. Царапая в кровь мои плечи и руки, закусив собственную губу.
Еще немного и я сам… Хотел выйти, потому что только сейчас понял, что без защиты, но… Но Славка не дала, стискивая ногами.
— Блокаторы, — всхлипнула, и снова дернулась и прижалась.
И меня хватило на какие-то жалкие секунды. На несколько раскаленных до бела вдохов. А потом вскрыло и вынесло, разметало на ошметки.
Я зарычал сквозь зубы, утыкаясь головой между ее шеей и плечом. Еще раз толкнулся. Чтобы плотнее, глубже, чтобы продлить этот кайф… И сдох.
В башке пустота и гул, перед глазами — круги.
Рухнул на спину, перетащил Славку к себе и закрыл глаза. Пережидая, приходя в себя, возвращаясь в реальность. Ну или пытаясь. Хотя бы просто дышать.
Никогда… Никогда так не было. Так яростно, до боли, до ломоты в костях, до кислоты в венах и невозможности шевелиться.
Дышать. Очень надо вспомнить, нахрена это вообще делать.
Очень.
И Славка лежала рядом так же тихо. Спина влажная от пота, дыхание — толчками из груди едва слышное. Все еще горячая. Разморенная.
Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем все пришло в норму, прежде чем в голове появились хоть какие-то связные мысли, намек на них.
Но, когда дыхание у обоих все же выровнялось, когда мозги наконец-то зашевелились и по губам расползалась довольная и сытая улыбка, я приподнялся, заглядывая Славке в лицо, убрал темную прядь с точеной скулы, поцеловал. Легко и быстро, чтобы опять не увязнуть, не потеряться. Воронова медленно открыла глаза — все еще пьяные — коснулась рукой моей колючей щеки, тоже улыбнулась.
И я смотрел на нее и снова не мог взгляда отвести. Такая…
Откуда ты такая, Славка? Такая моя? Специально для меня?
— Ты же понимаешь, что все теперь, Слав? — спросил, сощурившись. Вытолкнул из себя эти слова, потому что никак теперь по-другому. Невозможно.
И застыл в ожидании, ощущая, как замерла ее рука, пальцы которой еще секунду назад водили по подбородку. Как изменилось выражение лица.
