Не выдержу ведь, утащу в кладовку какую-нибудь и трахну.
Но я гнал от себя эти мысли, собственные темные желания и продолжал поддерживать социально одобряемое поведение. Тошниловка.
Воронова ушла с Эльвирой и Дашкой через пятнадцать минут, а я с трудом выдержал еще полчаса. Улыбался, что-то с кем-то обсуждал, вертел в руках бокал с водой.
А через полчаса сбежал по ступенькам главного здания вниз, вытащил из кармана мобильник, стянул с себя пиджак. Энджи услужливо сообщила, что Воронова у себя в домике. И предвкушающее рычание все-таки прорвалось наружу.
Дверь Славка не закрыла, горели приглушенно только споты у входа.
Я зашел, щелкнул замком, а в следующую секунду уже прижимал Лаву к этой самой двери, подхватывая под задницу, все еще обтянутую шелком.
— Наконец-то, — прорычал и смял ее губы.
Ка-а-айф.
Слава тут же обхватила меня ногами, прижалась, впиваясь ногтями в плечи, запуская пальцы в волосы на затылке, сжимая их в кулаке.
А я толкался языком в ее рот, скользил по кромке зубов. Пил ее дыхание, запах. Повернулся, чтобы пробраться руками под платье, чтобы наконец-то избавиться от него. От это гребаной сексуальной тряпки, которая сводила меня с ума весь вечер, превращая в последнего озабота, в пубертатного мальчишку с непрекращающимся стояком в штанах.
Скользнул рукой по горячему бедру. Выше, еще выше, продолжая целовать, кусать, втягивать ее язык в собственный рот.
С-с-сука…
Пальцы наткнулись на кружево, плотно охватывающее ногу. На долбаную резинку чулка. И меня шарахнуло, я втянул носом воздух, выпустил порочные губы, стиснул челюсти. Каблуки шпилек упирались мне куда-то в задницу, глаза лисьи совсем мутные.
И Лава укусила меня нетерпеливо и сильно, отстраняясь немного, зашептала, влажно и жарко, дергая рубашку:
— Ты долго, Ястреб, — драно, хрипло, с упреком. И потерлась о меня. Плавно, медленно, развилкой бедер по животу, грудью по моей груди, приподнимаясь и снова туго обхватывая ногами охренительными. Склонилась к шее, провела языком вдоль, укусила куда-то в плечо, добивая остатки контроля, разгоняя за сотые доли секунды.
Я хотел медленно, я хотел насладиться ей, смаковать и пить, выпутывать мучительно долго из этого платья, разворачивать, как подарок, облизывая каждый клочок кожи, который откроется, рассматривать ее, наслаждаясь мурашками, капельками испарины, родинками. Но… не в этот раз. Не сейчас. Может, с ней вообще никогда. Я зажмурился, уперся затылком в дверь.
Надо всего пару жалких секунд. На передышку, на осознание. Я хотел ее так, что скручивало позвоночник, что горели мышцы.
Славка скользила руками по шее, по плечам и груди, зарывалась носом мне в волосы.
Невозможно.
Поймал ее губы, скомкал в руке скользкую, прохладную ткань, дернул вверх, отшвырнул куда-то не глядя и снова набросился, почти не соображая.
Опять развернул, впечатал Лаву в дверь. Жадно руками по телу. По коже бархатной, впиваясь пальцами, кусал ее, царапал щетиной, скользя от подбородка к уху. Втянул мочку в рот. Славка Вздрогнула. Всхлипнула.
Дернула сильнее чертову рубашку. И еще раз. Смогла расстегнуть несколько верхних пуговиц. Снова дернула.
Какая нетерпеливая, какая жадная. В каждом движении и вдохе, в каждом жарком выдохе.
И я провел языком вдоль шеи, от безумно сексуального ушка до самого плеча. Такого вкусного, острого, втягивая запах, облизывая кожу, вбирая ее в рот.
И Славка выгнулась, впиваясь ногтями в мои плечи.
М-м-м, как охренительно она выгнулась. Какой влажной была.
Тонкое кружево бюста ничего не скрывало, кружево маленького клочка на бедрах тем более. Эти чулки… Гребаные-гребаные чулки.
Я опустил Лаву на пол, развернул, стащил с себя рубашку, упираясь пахом в охренительную задницу. Сжал грудь в руках, погладил острые вершинки, снова сжал и расстегнул застежку, отправляя кружевное безобразие куда-то к платью и рубашке.
— Ястреб…
— Весь вечер меня с ума сводила, — прохрипел, снова к ней прижимаясь. — Дразнила меня, да, Слава? Юрка возле тебя крутился постоянно, — руки блуждали вдоль ее тела. Я оглаживал ноги, бедра, талию, напряженный живот, ощущая под пальцами сильные мышцы, звенящие, натянутые. — Просто, сука, бот-сопровождающий.
— Он не… — всхлипнула, прогибаясь, когда я откинул тяжелую копну, прикусил основание шеи, маленький позвонок.
— Он тебя взглядом жрал, — прорычал, отрываясь на миг и снова кусая ниже. — И ты это видела. Ноги ему переломаю в следующий раз, а тебя запру нахрен.
— Ты с Алисой… — еще один отрывистый всхлип, проглоченная фраза. Я скользнул вдоль ног, запустил пальцы под резинку чулок с внутренней стороны, целуя, облизывая поясницу.
— Ревнуешь, Воронова? — выпрямился, сжал грудь, прошелся языком вдоль позвоночника, опять прикусывая кожу, наблюдая как расцветают на ней красные метки.
Мои метки. Моя Лава.
Это тоже бессознательное, на уровне инстинктов.
— А ты? — прогнулась она еще сильнее, руки скребли по гладкой поверхности двери в бесполезных попытках найти точку опоры. Очень соблазнительная.
Кровь гудела в башке, звенели нервы.
— Да, — хрипло то ли с угрозой, то ли с обещанием ей на ухо, и скользнул пальцами по влажному белью. Такая мокрая. Кайф. — От тебя пахнет медом, Воронова. Очень вкусно.
Славка заерзала, задвигала бедрами. Частое-частое, рваное дыхание, тягучий, как патока, стон откуда-то из самой груди. Дрожь по всему телу.
— Гор, — захныкала Славка.
И я накрыл вторую грудь рукой, играя с сосками, снова кусая аккуратное ухо, опять шею, потираясь о нее членом, ощущая собственной кожей ее горячую, жаркую после моих поцелуев.
— Гор, пожалуйста! — она задвигала бедрами, вторя моим движениям, попробовала вывернуться. Но я только крепче прижал ее, надавил ладонью на спину, опускаясь вниз, стягивая зубами последний мешающий клочок ткани.
— Хочу тебя попробовать, — улыбнулся, касаясь, оглаживая бедра руками.
Славка только всхлипнула. Тонко так. Пробирает.
А я дорвался до нового лакомства. Ее вкус растекся на языке, шарахнул прямо в мозг. До рыка, до нехватки воздуха и боли в легких.
Воронова вскрикнула снова.
Охренительно мокрая, охренительно возбужденная, охренительно горячая. Я пил ее, собирал языком влагу, прикусывал зубами сосредоточение желания. А она дрожала, стонала и всхлипывала все чаще и чаще. Наверняка закусывала губы, расставляя ножки соблазнительные все еще в чулках шире. Так правильно.
Моя Лава.
Требовательная. Готовая полностью.
И когда влаги стало еще больше, когда она застонала громко, когда заметалась и задрожала сильнее, я все-таки с сожалением оторвался, оставляя вместо губ и языка собственные пальцы, продолжая другой рукой поглаживать бедра. Чтобы успокоить немного, чтобы продлить общее удовольствие.
