— Так, — присаживается на свой стул и наклоняется ко мне, оперевшись локтями на колени. — Вик, сейчас посмотрим, если беременность подтвердится, вести тебя будет моя коллега.
— Я хочу чтобы вёл ты, Захар. Я больше никому не доверяю.
— Не волнуйся, она хороший доктор. И я буду в курсе всего.
— А почему сам не хочешь?
— Пристрастность — не лучший советчик, понимаешь?
Вздыхаю напряженно. Я понимаю о чем он, но чувствую беспокойство. Мне тревожно и снова хочется плакать.
— Сейчас сделаем УЗИ, и я выпишу тебе анализы. Если всё подтверждаем, в восемь недель становишься на учёт.
Меня очень пугает это его «если». Но он ведь прав.
— Проходи пока на кушетку.
Сейчас Захар действует как врач, но то что он сказал о причастности, говорит ли о том, что он хочет быть вовлечённым? Будет моему малышу отцом не только биологически?
У меня в голове сейчас просто рой вопросом, мыслей, страхов. Никогда не ощущала такого беспорядка в мыслях. Они все сигналят, и все одновременно. Какой-то калейдоскоп.
Делаю глубокий вдох и иду за ширму, но ощущение, будто на эшафот.
А если не подтвердится? Если всё-таки тётя Галя права, и я пустоцвет?
Снимаю одежду и слишком тщательно складываю на стуле. Знаю, что это нервное, и будто оттягиваю момент.
Ложусь на кушетку, прикрывшись пелёнкой, пока Зернов что-то настраивает в аппарате УЗИ. Вздрагиваю, когда меня касается прохладный датчик и задерживаю дыхание в ожидании вердикта.
Он смотрит в монитор внимательно, нажимает какие-то кнопки на панели. Знаю, что не любит, когда спрашиваю, но у меня нервы и терпение на пределе.
Но если ничего не говорит, значит, пока нечего сказать?
— Так, — наконец подаёт голос, продолжая смотреть в монитор, — в полости матки визуализируется одно плодное яйцо. Срок — пять недель.
Захар разворачивает ко мне монитор и указывает на график внизу.
— Это сердцебиение. Услышать пока не получится — срок маленький, но аппарат уже регистрирует. Эмбрион живой.
Я во все глаза смотрю на чёрно-серый экран, немного слева виден маленький овал и внутри ритмично и быстро пульсирует точка.
Будто проваливаюсь в вакуум. Слышу лишь как стучит моё сердце и вижу, как бьётся его. Быстро-быстро. Но бьётся!
— Возьми, — Зернов мягко улыбается и протягивает мне салфетку.
Беру в руку и сначала не понимаю, зачем он мне её дал, раз ещё не разрешил вставать.
— Слёзы, — подмигивает, заметив, как я пялюсь на салфетку, не понимая.
Я и правда плачу. Так странно, ведь даже не почувствовала, как слёзы потекли.
— Спасибо, — беру салфетку и вытираюсь, но вкладываю в это спасибо значительно больше, чем просто благодарность за протянутый кусок бумаги.
— Теперь расслабься и просто полежи пять минут, мне нужно сделать замеры.
Киваю и выдыхаю. Получается судорожно, едва ли не со всхлипом. Пытаюсь сделать как сказал Захар, но не могу перестать смотреть на его лицо, считывая малейшие изменения в выражении. Он же не промолчит, если что-то будет не так? Наверное, умеет держать лицо в таких случаях. Но ведь этот для него особенный. Надеюсь, что так.
— Одевайся, — Зернов убирает датчик, обрабатывает его и что-то ещё нажимает на панели аппарата.
Дрожащими руками натягиваю одежду и присаживаюсь в ожидании.
— Как так вышло? — спрашиваю, когда он заканчивает и поворачивается ко мне.
— Поздняя овуляция. Так бывает, — пожимает плечами. — Ты же помнишь, что резинка порвалась.
— Я вообще. Я же ведь… я думала…
— Вика, я тебе сразу сказал, что причин для того диагноза не вижу. Как можешь теперь судить сама, это была ошибка. Очень грубая и жестокая.
Я в замешательстве, с кем именно сейчас разговариваю: с Захаром-врачом или с отцом моего ребёнка? В принципе, я не особо и представляю, как должен реагировать мужчина на новость.
— Захар, я не буду просить прощения, что так вышло, не буду сожалеть. Ты же знаешь, что значит всё это для меня, — говорю открыто, мягко прикасаясь к животу. Не хочу недомолвок.
— А за что тебе просить прощения? — поднимает брови удивлённо. — Вика, это была случайность, мы этого не планировали. Но мы взрослые люди, и способны взять на себя ответственность.
Мы ведь действительно не планировали. Всё вышло спонтанно, а ещё и «техника» подвела. Но, как уже ему сказала, сожалеть я не буду.
Зернов даёт мне указания пока снизить физическую активность, выписывает витамины и анализы, приказывает каждый вечер отписываться ему о самочувствии. А ещё распечатывает снимок с овалом, который я трепетно складываю в сумочку.
Когда провожает, ловлю на себе его внимательный вдумчивый взгляд. Наверное, ему тоже нужно всё это осознать, и тогда мы поговорим ещё раз.
А пока я иду в машину, чтобы ехать в офис. Кажется, даже ступать стараюсь осторожно. Мне ведь теперь не только себя беречь надо.
Я знаю, что первые двенадцать недель — критическое время. Изучила всё это ещё когда пыталась забеременеть от Ильи. Я буду осторожна и внимательна. Постараюсь, потому что для меня теперь нет ничего важнее. И очень надеюсь, что Захар, хоть мы и не пара, станет для меня в этом крепким плечом.
10
Захар
— Захар, давление падает, — сообщает анестезиолог.
— Вижу. Кровит. Ищу.
Повреждённый сосуд удаётся найти быстро. Купирую кровотечение, теперь пора заняться плацентой.
— Наташа, у вас тихо, что там? — спрашиваю напряжённо.
В операционной тишина. Все продолжают делать свою работу, но внутренне замирают в ожидании вердикта неонатолога.
— Острая асфиксия, — ровный чёткий ответ. — Работаем.
И уже через секунду раздаётся кряхтение. Не крик, но хотя бы так.
— Живой! — выдаёт Наталья. — Пять баллов по шкале Апгар, забираем в реанимацию, будем выхаживать.
Напряжение чуть спадает, мы выдыхаем и работаем с матерью.
В моечной сдёргиваю маску и упираюсь лбом в зеркало. Ну и смена. Четвёртое кесарево за сегодня и только одно плановое. Это было особенно тяжёлым. Отслойка плаценты, большая кровопотеря, страдание плода. Мы справились, но так везёт не всегда.
— Плюс две жизни в твою копилку, Зернов, — по спине хлопает наш анестезиолог Ринат. — Малыш выкарабкается, вот увидишь. Того гляди, ещё Захаром назовут.
— Да хоть как пусть называют, только бы живой и здоровый был.
— У матери гематомы были на животе. В полицию сообщили уже? Или будешь ждать, когда в себя придёт?
