Не хочу ничего слышать. Не хочу ничего понимать! Я думаю о деньгах, только о них одних. И о том, как тяжело они нам с Варей доставались. И что теперь с самого начала начинать. Только где хранить? Как прятать? Как вообще жить с этими людьми под одной крышей?
Боже, ну почему я не послушала Данила, не взяла его подачку и не уехала сегодня утром?! Была бы уже далеко, ничего бы этого не знала.
Я бегу долго, легкие обжигает, пульс частит. Сама не замечаю, как оказываюсь на молокозаводе. Где-то поблизости курят и смеются малолетки, я прячусь в развалинах и рыдаю от жалости к себе. Смотрю на свои руки — потемневшие от работы в теплицах пальцы, которые не отмываются. И плачу. Плачу. Ненавижу это место!
Господи, папочка, любимый, ну почему ты не приехал? Ты ведь обещал! Услышь меня, забери к себе!
Мама проговорилась, что подмешивала мне что-то. Догадка опаляет огнем. Чтобы я завалила экзамены и осталась здесь? Мой отец был бухгалтером, мы были дружной семьей, пока однажды он не собрал нас и не отвез в станицу, где когда-то давно жила сестра его бабушки. То, что он кому-то не угодил, было понятно. Но с тех пор прошло много лет. Если бы хотели, нас бы нашли. А мы всё прячемся.
Мама не разрешает говорить об отце, эта тема — табу. А я так устала от запретов! Мы будто с Варей из воздуха появились.
Я ведь не собираюсь выпячиваться. Устроилась бы в каком-то небольшом городе. Могла бы закончить училище и стать тоже бухгалтером или учителем. Да кем угодно!
Поджимаю колени и качаю головой. Мама меня не отпустит, все ее обещания, что я уеду позже, — наглая ложь.
Заглядываю в сумку — батарея у телефона почти села. Читаю сообщение от Вари:
«У нас всё нормально, приходи через два часа. Мама его успокоит».
Вздыхаю. Не жизнь, а кошмар.
Домой идти совсем не хочется. Противно. Я чувствую себя преданной. Бреду на остановку и жду междугородний автобус. Еду на нем около часа куда глаза глядят, выхожу у какого-то придорожного кабака вместе со всеми — водители собираются поужинать. Думаю, здесь меня не найдут. По крайней мере не быстро. Можно отсидеться, подзарядить телефон.
Место, конечно, не такое красивое, как то, куда привозил меня Данил. И рядом не стояло. Но и цены здесь ниже.
Я покупаю два жареных пирожка с картошкой, кофе, сажусь в дальний угол и пялюсь в окно.
Темнеет.
Мне немного жутковато находиться в незнакомом месте одной. Мама всегда переживала за нас с сестрой, ее страх в моих венах, он с кровью поступает в каждую клеточку. Мы с сестрой те еще трусихи обе. Но с другой стороны, если я трясусь от страха в придорожной кафешке, как собираюсь жить одна в большом городе? Надо быть сильной и смелой.
Зарядки, к сожалению, подходящей в кабаке нет. Приняв решение не пороть горячку, я провожаю водителя и пассажиров глазами. Даже белья у меня сменного нет с собой, какой уж тут побег!
Просидев у окошка больше часа, я выхожу на улицу. Пора двигаться. Может, на хутор податься? Поискать Данила?
Унизиться и попросить денег? А какие у меня, блин, варианты? Вытираю щеки и открываю телефон. Батарея еле дышит, осталось семь процентов.
Я снимаю блокировку с контакта Данила.
Вдох-выдох. Набираю его номер. Идет гудок, второй. Я всхлипываю и сбрасываю.
Боже...
— Девушка, вас подвезти? — слышу незнакомый мужской голос. — Такая красивая и совсем одна на трассе.
— Я друга жду, — отвечаю резко. Ежусь неприятно. В сторону кабака оглядываюсь.
Это платье красное, для свадьбы, как яркое пятно здесь, глаза мозолит водилам и работягам.
Ко мне подходят трое мужчин.
— Составить компанию, красавица? — насмешливый голос режет перепонки.
— Мой отец мент. Вам проблемы нужны?
— Какая дикая кошечка.
— Хоментовский Семён, слышали о таком? Он за меня вас на плахе вздернет.
— Хоментовский? — переспрашивает один из мужчин. — Хома наш? Конечно, слышали! Какая у него взрослая и красивая дочка есть, оказывается. Мы с Хомой давние друзья. Отвезти тебя к папочке? — криво улыбается он. Как-то не внушающе доверия.
Я делаю еще один шаг в сторону кабака. Крепко сжатый в руке телефон вибрирует.
Глава 28
Часом ранее
Пашка
На телефон сыпятся сообщения: «Всё ок». От каждого нового вздрагиваю — мало ли что.
На десятом выдыхаю. Полет нормальный, ничего нового страшного не случилось. Поднимаю голову и слушаю отца, который атакует Данила.
— Данил Андреевич, надо. Надо, парень, в таком деле нельзя отказывать. Доверие нужно заработать, просто так его никто здесь не подарит.
Миронов курит, опершись спиной о забор. Смотрит куда-то вниз, на свои ботинки.
— Спасибо, Иван Ильич, я сегодня мимо, — говорит хрипло. — Устал как животное.
— Одумайся, сынок. Операцию провернули убойную, нужно дело до конца довести. Красиво всё сделать. Мы ждем, чтобы ты выпил с нами.
На площадке у усадьбы расставлены столы, щедро накрытые едой. Густо пахнет жареным мясом. Кое-где висят неубранные шарики. Все причастные и желающие угощаются и пьют за здоровье нового Кулака — начали еще час назад. Мы с Данилом и Егором только приехали из станицы, кое-как вырвались из полицейского участка.
Мы теперь практически на все дела ездим втроем: Данила одного оставлять опасно. Ему вот только расправой не угрожали, а так — и урожай спалить, и землю отобрать, и жизнь в ад превратить. Бережем босса.
Ему же... хоть бы что!
Меня до сих подташнивает от ужаса, который мы утром пережили. Не думал, что останусь живым. Левая рука нещадно болит и опухает, пострадала в драке. Врач осматривал, сказал, что просто растяжение. Но мне кажется, всё же перелом есть. Завтра нужно будет снова сгонять в больницу. Если доживу, конечно, а то, по ощущениям, температура поднимается. И если Данил не придумает новых приключений, упаси боже!
Не понимаю, откуда в Миронове столько упертости и уверенности? Но она невольно передается остальным.
Надежда появилась, что всё изменится. Данил сдержит обещания, работы появится много, а значит, и денег. Мы с Егором вдвоем самые приближенные к нему, в курсе событий.
Мой отец — управляющий, он опытный, знает по аграрке больше нас троих, вместе взятых. Но его принципы работы устарели, они со старым Кулаком давно башкой в потолок уперлись. Данил же планы строит наполеоновские. Иногда заговаривается и создается впечатление, что он продавать бизнес не собирается вовсе. Мы тогда замираем и с надеждой переглядываемся.
— Не могу, Иван Ильич. Ну вот хоть убивайте меня. Не пью я, — отвечает Данил. Подносит сигарету к губам, крепко затягивается. Сплевывает. — Попрощаюсь со всеми и спать пойду. Зае*ался.
