– Добродетель! – услышал старшина. – Добродетель нельзя уничтожить…
Голос раздвоился. В уши стражникам адским контрапунктом ударил истошный визг.
– …а зло неизбежно уничтожит…
Раздвоилась и тень, рядом с ней соткалась вторая. Свет лампы мигнул, опасно замерцал, превращая дом в чертог Эмма, князя преисподней, набитой демонами, как стручок горошинами.
– …неизбежно уничтожит само себя!..
– Бежим!
Патруль опомнился нескоро, за четыре улицы от жуткого места. Умерили бег, перешли на шаг, хрипя надсаженными легкими. Старшина обменялся взглядами с подчиненными. Каждый прочел в глазах товарищей ровно то же, что испытывал сам: стыд и страх. Что творилось в доме?! Чему они стали невольными свидетелями?
Вернуться? Выяснить? Вмешаться?
Нет!!!
Начальству ни слова, молча подвел итог старшина. Ничего не было. Мы ничего не видели. Ничего не было, согласились стражники, глядя в землю.
2
«Не слушайте его!»
– Он меня совращал! – визжал мальчишка. – Развратная свинья!
Визг стремительно несся по коридору к моему кабинету. От него закладывало уши. Я представил, каково сейчас тому, кто сопровождает горластого мальца, и содрогнулся.
– Развратник! Развратник и убийца!
Ага, убийца. Стало понятно, зачем парня отправили ко мне. А то я уж невесть что подумал!
После истории с актером Кохэку, когда я был вынужден притвориться его любовником для обуздания мстительного духа, мне для полного счастья только и не хватало, что обвинения в разврате, истинного или ложного. И без того архивариус Фудо при наших встречах в коридоре делал вид, что щиплет меня за задницу, и заливался тоненьким смешком, а секретарь Окада каждое утро интересовался, сладко ли я почивал, и корчил при этом уморительные рожи. Хорошо еще господин Сэки не потакал насмешникам. Временами я ловил на себе его задумчивый взгляд и терзался догадками: это он собирается сделать мне выговор или мысли старшего дознавателя далеки от вопросов службы?
– Гнусный совратитель!
Дверная рама отъехала в сторону. В кабинет на коленях вполз толстенный монах в серой заношенной рясе, похожий на гигантского слизняка. По бритой макушке текли ручьи пота, проливаясь на тройной затылок. В кабинете было холодно, у меня зябли пальцы, но этот человек потел как в летний зной.
Монаха никто не сопровождал. Ну да, взрослый человек, грамотный, с соображением. Сам дойдет, куда послали.
– Фуккацу! – завизжал мальчишка. – Докладываю!
С ужасом я понял, что пронзительный детский голосок принадлежит монаху. Да, архивариус Фудо, человек богатырского сложения, свистел флейтой из-за поврежденного горла, но тут повреждениями и не пахло. Просто жирный инок говорил, как дитя; орал как дитя, вопил как дитя…
Ничего себе просто!
– Я вас слушаю, – прохрипел я, тщетно пытаясь вернуть самообладание. – С вами случилось фуккацу?
Вопрос, достойный безмозглого идиота. Посетитель только что заявил о смерти и воскрешении, что тут переспрашивать? Надеюсь, теперь ясно, насколько я был потрясен.
– Он меня убил!
– Кто?
– Он!
Монах ударил себя кулаком в грудь. Загудело как в бочке.
– Этот! Совратитель!
– А вы сами кто? Я имею в виду, до фуккацу?
– Иоши! Иоши из Грязного переулка!
– Сколько вам лет?
– Двенадцать!
– Ваши родители?
– Нацуми! Пьянчужка Нацуми, ее все знают! Отца не помню…
Ситуация начала проясняться.
– Так ты говоришь, этот, – я указал на монаха, – тебя убил? Каким образом?
– Заманил к себе, – монах всхлипнул. Из носа у него потекло. – Сладостями угощал. Потом схватил, навалился. Я хотел дать дёру, так поди из-под него вырвись… Он мне шею сломал!
Мерзавец, подумал я, имея в виду монаха. Похотливый козел. Совсем обезумел, животное! Мало того, что прикончил бедолагу, так еще и наградил таким отвратительным телом. Я и раньше знал, что в моем кабинете тесно. Но лишь сейчас выяснил, до какой степени тесно.
От посетителя разило кислым по́том. Ах, если бы я мог не дышать!
– Мать в состоянии подтвердить, что ты – это ты?
– Что?
– Мать в состоянии опознать…
– Узнает меня, что ли? Ну, если не очень пьяная.
– Если она спросит что-то, что может знать только ее сын, ты ответишь?
– Конечно!
– Уверен?
– Про себя-то? Про себя каждый дурак все знает!
– А соседи?
– Что соседи?
– Они тебя признают? По ответам?
– Должны…
Показалось мне, или мальчишка слегка замялся, прежде чем ответить? Должно быть, у соседей осталась о нем дурная память, вот и боится выволочки. Ладно, мне без разницы, как он там бедокурил у соседей. Натворил дел? Значит, точно опознают. Вот матери-то радость: гора жира да бритая башка вместо двенадцатилетнего сорванца!
А ведь мне, пожалуй, придется в грамоте о перерождении записать его монахом. Или нет, сперва надо доложить в обитель, где этот монах числится. Если обитель согласится принять его обратно, как члена общины, будет и дальше монах. Согласия мальчишки не требуется, кто его спрашивать станет, огольца? А если обитель откажется от паршивой собаки, быть ему до конца дней Иоши, сыном Нацуми…
Что ты в городе делал, блудливый святоша? Подаяния просил?
Выпросил на свою голову.
– Жди меня снаружи. Пойдем в твой Грязный переулок, опросим свидетелей.
– Ага, – всхлипнул монах. – Я буду ждать…
Все так же, на коленях, он выполз в коридор. Задвинул за собой дверную раму. Я помахал ладонью перед лицом, разгоняя воздух. Не помогло: запах посетителя держался крепко. Если бы я его не выгнал, наверное, упал бы в обморок. Может, еще упаду, если немедленно не выйду на свежий воздух.
– Спасите! – громыхнуло в коридоре.
Кричали басом. Этот бас был мне незнаком.
– На помощь! Он хочет украсть меня!
Сумасшедший, подумал я. Тайком проник в управу, блажит. Как такого пропустила стража? Надо идти прогонять. Если один не справлюсь, буду кричать, пусть помогают.
– Спасите!
Едва не выскочив из пазов, дверь отлетела в сторону.
– Иоши? Что тебе надо?! Я же велел…
– На помощь!
Монах орал густым нутряным басом:
– Он меня крадет! Не слушайте его! Он лжец!
