Дурно спавший две ночи подряд Степан на этот раз заснул глубоко и ничего не слышал: ни Лушкиных криков (если она кричала), ни других подозрительных звуков.
Антип и Петр сказали то же самое, однако Степану подумалось, что Петр врет. Городское начальство понять этого не могло, откуда им было знать о Петровой привычке покусывать ус, когда есть что скрывать?
Степан был почти уверен, что Петр что-то видел и это «что-то» напугало его до чертиков. Недаром после отъезда городских он велел жене и детям собираться. Жена его была дочерью кузнеца, что жил на окраине Быстрорецка, вот он и решил отправить семью туда. К тому же еще и возница, что привез городское начальство, сболтнул, что несчастные молодожены, которых все ищут вот уже несколько суток, пропали примерно в этих местах. Возле реки.
– Завтра вернусь, – коротко сказал Петр брату.
Оно и понятно, возвращаться ему придется: дом, хозяйство не бросишь, да и тесть вряд ли обрадуется, если зять вздумает поселиться у него (Степан слыхал, что отношения Петра с родителями жены были неважными).
О том, что случилось с Никодимом, могла бы, наверное, поведать Лушка. Она, похоже, точно знала, кто его убил, но рассказать ничего не могла.
Поначалу Никодимова жена все время молчала, сжавшись в комок, обхватив себя руками за плечи, низко опустив голову. На вопросы не реагировала, смотрела в одну точку.
Потом, когда приехавший из Быстрорецка доктор принялся расспрашивать ее спокойным вежливым голосом, стараясь расположить к себе, Лушка вроде как очнулась и заплакала. Ревела белугой, а сквозь слезы твердила одно и то же:
– Волосы длинные, женщина… Вот тут стояла! – Лушка вытягивала руку, но каждый раз показывала в разные стороны. – Огромная, кривая, колченогая! И все головой трясет, трясет. Идет ко мне, а в руках голова с зубами!
Выговорив последнюю фразу, Лушка принималась кричать и дрожать. Потом успокаивалась немного и снова, как заведенная, твердила про женщину.
– У нее, насколько я могу судить, черепно-мозговая травма, – сказал доктор. – Возможно, ее нанес преступник, но вполне вероятно, это сделал муж. Соседи в один голос говорят, что нрава покойник был буйного, к тому же сильно пил.
– Можете сказать, когда она придет в себя? – спросил пожилой пузатый мужчина, которого Степан счел главным в этой компании.
Доктор пожал плечами.
– Сложно делать какие-либо прогнозы. Возможно, никогда.
Потоптавшись, задав свои вопросы, осмотрев все кругом, люди из города увезли и тело Никодима, и его несчастную помешавшуюся жену.
Стало тихо, зарядил мелкий унылый дождик. Пока на берегу было много народу, Степан не сознавал, до чего зловещим стало любимое, знакомое до мелочей место. Оно теперь знало тошнотворную, жуткую тайну – и было осквернено ею. Деревья, прибрежная трава и кусты стали свидетелями немыслимого, безумного злодеяния, и даже когда дожди смоют пятна крови, а воздух очистится от запаха тлена, смерть все равно не уйдет отсюда. Ее приметы и следы отпечатались повсюду, и этого не изменить.
Два пустых дома (Никодимов обезлюдел, наверное, навсегда, а Петров – на время) словно бы прижались друг к другу, объединенные общей бедой. Степан с Анютой, стоя на берегу (подальше от жуткого места, где убийца расправился с Никодимом), говорили о том, что жизнь в деревушке никогда уже не станет прежней.
– Нас этой ночью будет всего-то пятеро, – грустно сказала Анюта. – Отец говорит, что не будет спать. Вдруг убийца вернется?
– Думаешь, это человек? – не успев удержаться, спросил Степан.
Анюта быстро глянула на него.
– А ты что думаешь?
– Ты ведь тоже слышала, как кто-то бродил тут в грозу, – оглядевшись по сторонам, точно их могли подслушать, проговорил Степан. – И на следующую ночь тут тоже кто-то был. Почему всегда по ночам? Не потому ли, что нечисть боится солнца, а в темное время вылезает из-под коряг, поднимается с речного дна, выбирается невесть откуда еще? Лушка видела…
– У Лушки разум помутился, – быстро произнесла Анюта и отвернулась, не желая продолжать разговор.
Боится. Она тоже боится, возможно, того же, что и он сам, понял Степан и не стал настаивать.
Вскоре мать позвала Анюту в дом. Степан ушел к себе, занялся работой по хозяйству. Домашние дела занимали руки, но не давали отвлечься от тяжких дум.
– Завтра в город поеду, – сказал он деду, который вышел во двор посидеть на крылечке. Дождь прошел, предзакатное солнце ласково гладило морщинистые щеки старика.
Положив ладони на колени, дед смотрел на внука, размышляя о том, как быстро идет время. Отпущенных ему на этом свете дней все меньше… Старое старится, молодое растет. Степан уже совсем взрослый мужчина, он теперь сам принимает решения, а ему остается лишь соглашаться.
И все же дед по старой привычке сдвинул брови к переносице и проворчал:
– Чего тебе там? Нету ничего на продажу!
Степан, замявшись на мгновение, рассказал об уговоре с Иваном, который продавал деревянную утварь и взял на продажу его поделки, о предложении Егора Кузьмича.
– Я пойду, пусть он меня испытает, – подытожил Степан. – Если подойду ему, мы в город переберемся, стану работать, выучусь, потом и сам смогу мастерскую или лавку открыть. Рыбацкое дело не по мне. Я в себе другую тягу чувствую. – Отрывисто говорил, даже немного зло, потому как боялся, что дед или на смех поднимет, или заругает, или попробует запретить.
Однако дед возражать не стал. Опустив голову, слушал Степановы речи, а потом вздохнул и проговорил:
– Когда я совсем мальчонкой был, отец сказал мне, что река – живая. Дышит, смотрит, слушает. Ты к ней с лаской – она поможет, накормит, напоит. Мы – рыбаки, такая наша судьбина – у реки жить и рекою, ее дарами на жизнь зарабатывать. Я верил. Да так оно и было всегда. До сей поры. А теперь от Быстрой опасность идет. Уж не знаю, почему, но чую: осерчала она за что-то на нас, гонит от себя. – Дед поглядел на внука водянистыми, выцветшими от старости глазами. – Неспокойно тут стало. Это хорошо, что есть в тебе умение, ловкость. Сможешь ты жить отдельно от реки, своим делом, другим. Раньше я не понимал, а теперь знаю: так тому и быть.
Степан не верил своим ушам, не знал, что сказать, чувствовал только, что сердце его переполняют благодарность и любовь.
– Я бы велел тебе меня оставить. Родился тут, здесь и помирать. – Степан собрался возразить, но дед махнул рукой, приказывая ему молчать. – Только вот знаю тебя: маяться будешь. Не из таких ты, чтобы бросить своего старика-деда да позабыть о нем вовсе. Значит, захочешь и меня с собой взять, а ведь я на новом-то месте обузой буду. Вот что плохо.
– Справимся, – твердо сказал Степан. – Завтра поеду, поговорю с Егором Кузьмичом, может, что посоветует. Человек он хороший, понимающий, по всему видать.
– А Анюта что же? – проницательно спросил дед, хотя они до той поры ни разу не обсуждали тему возможной женитьбы Степана на соседке. – Ей сказал, что в город собрался?
