Зардевшаяся Анюта подняла голову и поглядела на мать, дожидаясь, пока та позволит ей ответить, хотя по ее сияющему взгляду и без того было ясно, что она скажет. Однако тут Петр, который стоял возле дальней стены, у окна, шикнул:
– А ну-ка тихо! Развели тут сватовство. Есть кто-то снаружи!
Марфа тихо ахнула, Анюта метнулась было к двери – вдруг это отец? Но Степан удержал ее за руку.
Они замерли, прислушиваясь к тому, что происходило во дворе.
В избе было довольно светло, но в ломаном, зыбком свете свечей лица людей казались скорбными, потемневшими, как лики на старых иконах.
В наступившей тишине было слышно, как молчалива ночь: ни плеска волн, ни сверчков, ни лая собак. Степан вспомнил, что пес Антипа пропал, а куры в его курятнике передохли – все это обнаружилось утром. Но тогда, в суете дня, он как-то позабыл об этом, а сейчас вспомнил. Лучше бы и не вспоминать, ведь это означало, что прошлой ночью в деревне побывало смертоносное существо, способное остановить бьющееся сердце, напугать и заставить бежать свирепого цепного пса и…
И убить. Почему-то в эту самую минуту Степан точно знал: нет больше Антипа, и надеяться нечего, и обманывать себя. Зря они решили дожидаться его возвращения. Как можно было сделать такую глупость? Если по округе бродит жадное до чужой крови существо, так зачем же они, как глупые куры, остались здесь ему на пропитание?
– Слышите? – прошептал Петр.
Степан хотел сказать, что за дверью тихо, но понял, что это не так. Он не слышал этого ушами – скорее, ощущал кожей, каким-то внутренним чувством. Снаружи было что-то. Или кто-то.
Оно тоже вслушивалось в ночь, открывало рот, высовывало язык и пробовало ночной воздух на вкус. Воздух был прогоркшим от боли, он пах смертью – и существо чувствовало человеческий страх, смаковало, перекатывало в зловонной пасти.
Тихий скрип – кто-то снаружи навалился на дверь, проверяя, прочно ли она закрыта. Анюта прижалась к Марфе, та обняла ее в вечной попытке матери защитить свое дитя. Дед и Степан поглядели друг на друга, и Степан шагнул к старику.
Петр на время остался в стороне ото всех, точно отделенный от остальных невидимой линией. Он сделал шаг к двери, сжимая в руке ружье, которое успел взять с лавки. Мясистое лицо было решительным, но все равно Степан видел, как сильно тот напуган.
Неслышно подойдя к двери, Петр припал к ней щекой, стараясь разобрать, есть ли кто на той стороне. Но все снова было тихо, и Степан спросил себя, не был ли скрип стоном рассохшегося дерева? Просто они готовились, ждали чего-то – вот и померещилось.
Степан осторожно перевел дыхание.
– Нет никого, – шепотом проговорил дед. – Напрасно переполошились.
И в тот миг, когда все уже собрались выдохнуть облегченно, когда с уст готовились сорваться слова про то, что у страха глаза велики, начался настоящий кошмар, которому суждено было перевернуть жизни всех, кто находился сейчас в доме.
Раздался оглушительный грохот, треск, напоминающий громовой раскат. Женщины закричали, Петр громко выругался, все пятеро людей, не рассуждая, сбились в кучу, ища поддержки один у другого, не понимая, что происходит.
– Что это? – дрожащим голосом еле слышно спросила Анюта.
Хотя уже было ясно что. Плотно закрытые ставни были сорваны с петель. Какой чудовищной силой нужно обладать, чтобы одним движением смахнуть их, словно ложку с обеденного стола?
Теперь в окно на перепуганных людей смотрела тьма – и то, что в ней находилось. Не прошло и минуты, как раздался звон, на пол посыпались осколки. Разбилось тонкое стекло, и вышитые Анютой занавески заколыхались от ветра, который снова усилился и теперь ворвался в дом, принеся с собой запах речной сырости.
Слишком сильный, острый запах – так пахнет лишь возле самой воды. Да не проточной, а стоячей, гнилой, затянутой зеленой тиной. Эти мысли пронеслись в голове у Степана так быстро, что он не успел до конца все осознать.
Свечи затрепетали на ветру, едва не погаснув. В открывшийся, оголенный оконный проем просунулась рука. Белая, как заячий пух, тонкая и изящная, как ивовая ветвь, обнаженная женская рука. Пошарив в воздухе, словно ощупывая пространство вокруг себя, она наткнулась на занавеску и сорвала ее. Ткань упала на пол, и теперь окно не было прикрыто даже слабым подобием заслона.
Степан задохнулся от жгучего, невыносимого ужаса.
Лобаста – вот что билось в его сознании. Не живая и не мертвая тварь, что выбралась с речного дна.
Тем временем в окне показалась и вторая рука. Не обращая внимания на обломки стекла, которые торчали из рамы, существо схватилось за нее, приготовившись забраться внутрь.
– Святые угодники, – простонала Марфа.
– Господи, помоги нам, грешным, – тихо сказал дед.
Длинная белая фигура, застыв на короткое мгновение в проеме, выступила из темноты и забралась в окно. Степан хотел отвести взгляд, но не мог, так и смотрел во все глаза на существо, порожденное ночью.
Перед ними стояла женщина – обнаженная, с длинными черными волосами, свисающими до талии. Нагота ее была не соблазнительной, а жуткой, устрашающей: тело казалось сырым, жемчужно-белым, как рыбье брюхо, и рыхлым, как тесто. Вода стекала с него, сочась изо всех пор, а когда она сделала шаг вперед, босые ноги оставили на деревянном полу мокрые следы.
Голова была опущена, а когда утопленница (лобаста? водяная?) вскинула ее, поглядев на стоящую перед ней жалкую кучку людей, сердце Степана едва не остановилось. Лик ее был ужасен: даже в слабом, пляшущем свете свечей были видны изъеденные трупными пятнами щеки, похожие на извивающихся червей черные губы, сморщенная старушечья кожа.
Существо вскинуло руку, стараясь дотянуться до людей, двинулось вперед шаткой, неуклюжей походкой. Степана словно парализовало, и позже он стыдился того, что окаменел, не сумев ничего предпринять.
А вот Петр оказался более решительным. Зарычал, как медведь, рывком вскинул ружье и выстрелил прямо в приближающуюся тварь.
– Сдохни! – проорал он. – Отстань от нас!
Анюта с матерью завизжали, Степан метнулся к ним и деду, прикрывая собой близких, толкая в дальнюю комнату:
– Туда идите! Прячьтесь!
Дед пытался возражать, порывался помочь, но Степан не слышал. Во все глаза смотрел он на жуткую тварь, что приняла женское обличье. Выстрел, к тому же сделанный со столь близкого расстояния, который точно убил бы любого человека, ничуть не повредил ей. В первый миг сила удара оттолкнула существо, как будто кто-то шарахнул его кувалдой в грудь. Выползшее из ночи создание отшатнулось, посередине груди, куда попала пуля, появилась дыра.
Полилась густая темная жижа, запах болотной гнили усилился. То, что текло в венах чудища, заставляя биться его поганое сердце, точно не было кровью, как у всякого божьего создания. Пара тонких струек – вот и все, что вытекло, а после существо, даже не заметив этого, не получив, по всей видимости, сколько-нибудь заметного урона, снова сделало шаг вперед, и в этом неровном, тяжелом движении была неумолимая сила.
