Выстрел его французского пистолета прозвучал как хлопок. Гвардеец охнул и завалился на спину. Джеффри хищно оскалился. Пусть только попробуют встать у него на пути.
В следующую секунду он уже был в седле и молнией вылетел из конюшни на широкую площадку перед входом.
Буквально на расстоянии десяти ярдов стоял гвардеец в ало-голубом, с серебряным позументом мундире, направляя прямо на Джеффри два пистолета. Джеффри чертыхнулся – поздно молить о мгновении для перезарядки оружия. Какой теперь толк от его пустых пистолета и мушкета.
– Слезайте с лошади, сэр, – приказал молодой гвардеец, глаза его горели решимостью, которая не оставляла сомнений: он, не раздумывая, пустит в ход оружие.
– А что если я не слезу?
– Тогда я убью вашу лошадь.
– Не надо убивать ни лошадь, ни меня. В моих карманах достаточно серебра, чтобы заплатить за право проезда.
– Подозреваю, сэр, что вы убили Реми, а он был одним из моих подчиненных. Вы ответите за его смерть, сэр.
Джеффри мгновенно оценил ситуацию:
– Я вижу у тебя на боку шпагу. Умеешь ею пользоваться?
– Для этого я и хочу, чтобы вы слезли с лошади, сэр.
– Ах вот как. – У Джеффри мелькнула искра надежды. Неужели гвардеец такой простофиля? Он соскользнул с седла на землю, выхватил шпагу и сделал несколько выпадов. Гвардеец, держа один пистолет наизготове, спустил второй с боевого взвода и засунул за пояс.
– Отойдите от лошади, – приказал гвардеец. Джеффри повиновался. Гвардеец был выше его ростом, но совсем зеленый юнец. Джеффри отдал ему честь.
– Это несправедливо, – заявил ему Джеффри. – Я честно выполнил поручение нашего… общего… м-м-м… знакомого. И вот его плата за мою верную службу?!
– Вы пытались убить нашего короля! – выкрикнул юный гвардеец, осторожно засовывая за пояс второй пистолет.
– Ну, тогда тащи меня в суд. Я покорно последую за тобой.
– Вы убили гвардейца Швейцарской роты. И за это вы также должны заплатить, сэр.
– Как благородно, – презрительно усмехнулся Джеффри. – На самом же деле вы боитесь, что в суде я выдам имя того, кто надел на меня этот мундир и выдал фальшивые бумаги.
Неожиданно ему пришлось защищаться. Он чуть не пропустил удар шпаги противника, так быстро тот был сделан, и едва успел поднять свою шпагу, чтобы отразить его. Он, не думая, автоматически переставлял ноги, отступая под яростным натиском противника. Но ухватив наконец наступательный ритм гвардейца, попытался извлечь из этого пользу. Он притворился, что заворожен ходом поединка: на каждый выпад отвечал отступлением, на каждое отступление выпадом, пока поединок не превратился в размеренные па менуэта. Когда гвардеец сделает свой главный ход, он поймет, что Джеффри Рэндом совсем не дурак.
Джеффри наступал, шпага его мелькала то здесь то там. Он заставлял гвардейца сосредоточить внимание на игре клинка, но не на работе ног.
И тут гвардеец намеренно сделал ошибку, притворился, что отступает, но вместо этого неожиданно резко атаковал. Финт был хорош, но все же не настолько, к тому же Джеффри ждал подобной атаки, он легко отдернул шпагу назад, но тут же налетел на выставленное вперед колено врага. Колено исчезло, будто его там никогда и не было, но зато Джеффри ощутил что-то очень холодное у себя под ложечкой. Он удивленно посмотрел на шпагу гвардейца, вошедшую ему в солнечное сплетение. Шпага выпала из рук Джеффри.
– Как… как это у тебя получилось? – спросил он юношу. Но услышать ответ ему уже не было суждено. Мрак сомкнулся над ним, и Джеффри упал.
Смеющийся дофин стоял у Людовика перед глазами, его лицо в свете волшебной лампы, висевшей у них над головами, походило на лицо херувима. Он помнил, как вспыхнул яркий свет, а потом мгновенно все погрузилось во мрак. Людовику показалось, что на него набросили плащ, плотно укрыв от обезумевшего мира. Сколько времени прошло с тех пор, он не знал.
Но он точно знал, где находится. Он был в своей спальне в Версале. Он даже слышал хорошо знакомые звуки, сопровождающие передвижение его камергера по комнате. Что сейчас – утро? Или он просто спит и видит сон?
– Ботем, – чуть слышно позвал он, – это ты, Ботем?
– Да, это я, сир, – ответил камергер, голос прозвучал совсем близко.
– Открой шторы или зажги лампу, – попросил Людовик, стараясь не выдать своего раздражения.
– Сир… – начал Ботем. Он сделал паузу, потом продолжил: – Сир, в комнате очень светло.
– Что это значит?
– Ваши доктора говорят, что у вас ослабло зрение, сир, – отвечал камергер, голос его при этом звучал как-то неестественно.
– Что значит ослабло? Я ничего не вижу. Я ослеп?
– Этого они не знают, сир. Все в руках Господа.
– Я умираю, Ботем? – Он никогда не задавал этого вопроса. Раньше он чувствовал приближение смерти. Сегодня король чувствовал себя прекрасно, просто ничего не видел. Он еще раз попытался открыть глаза, но тотчас понял, что они и так широко открыты.
– Врачи заверили меня, ваше величество, что вы совершенно здоровы, вот только зрение ослабло, – ответил Ботем.
– Пошли за врачами, я хочу поговорить с ними.
– Простите, сир, – произнес Ботем, голос его задрожал, – они сделали все, что было в их силах, и я отослал их.
– Отослал? Но почему?
– Сир, во всей Франции нет человека, преданного вам так, как ваш камергер. Кроме того, я глава тайной полиции вашего величества, и это значит, что для меня нет ничего на свете дороже вашей безопасности. И после случившегося я не знаю, кому бы я мог доверять так же, как самому себе. Сир, я не знаю, что еще можно предпринять.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь, Ботем.
– О покушении на вашу жизнь, сир. Кто-то пытался убить вас.
– Убить меня? Но каким образом?
Голос камергера снова дрогнул:
– Я надеялся, что вы знаете, сир. Дело в том, что пирамида, на которой вы стояли, неожиданно загорелась.
– Пирамида? – повторил Людовик, чувствуя стеснение в груди, ледяной холод мгновенно окатил сердце. – Ботем, что с дофином? Он тоже ослеп?
Воцарилась пауза, самая долгая за весь разговор.
– Дофин… он теперь на небесах, у врат рая, сир.
Людовик тяжело вздохнул.
– Оставь меня, Луи-Александр, – проговорил он наконец. – Отправь полицию и швейцарцев…
– Все сделано, сир. Кроме того, я послал в Париж за вашими мушкетерами.
– Тогда оставь меня. Я позову тебя, когда ты мне понадобишься. – Последние слова он произнес тихо, но насколько мог повелительно. Секунду было тихо, затем послышались удаляющиеся шаги.
Людовик на ощупь сполз с постели, душа его просила молитвы. Но как только он оказался на коленях и сложил руки, слезы хлынули по щекам. Король горестно застонал, пораженный, что ослепшие глаза сохранили способность плакать.
