— Дело было не в тебе, а во мне. И прошу прощения, если тебе вдруг показалось, что я не хочу тебя видеть или не готова с тобой общаться. У меня в последнее время скачет настроение, и этот процесс не всегда можно контролировать. Если ты заметил, иногда я не знаю, как себя вести… Теряюсь. И потому со стороны, наверное,может показаться, что я требую для себя уединения.
— И что с твоим настроением?
Я опускаю глаза. Сказать про Лену или нет? Да, сказать я планировала, но только в присутствии Дана приходит полное осознание, что так я открыто подставлю под удар своё сердце.
— Меня задело, что ты много времени проводишь на ресепшене, — тихо признаюсь я, не глядя на него. — Ничего не могу с собой поделать.
— Провожу много времени на ресепшене — это пью кофе? — уточняет Дан спустя паузу. В его вопросе нет ни усмешки, ни недовольства, ни раздражения. Даже наоборот. Он звучит так, словно мы обсуждаем что-то по-настоящему важное и серьёзное.
— Пьёшь кофе и смеёшься с Леной.
— Ревнуешь меня к секретарю Матросова, красавица? — переспрашивает он, только теперь с улыбкой в голосе.
Я мотаю головой, мол, нет, конечно, не ревную. Это то, о чём я упоминала выше. Ревную, но, когда меня об этом спрашивают, почему-то всячески пытаюсь отрицать. Будто не имею права. Будто обязана стыдиться того, что чувствую, чтобы продолжать быть удобной.
— Лену я знаю давно, ещё со времён работы у Сидельникова, — вдруг говорит Дан. — Фёдор её уволил, когда она с документами напутала, и я с работой помог. Не знаю, в курсе ты или нет, что у неё семья проблемная:родители-алкоголики. Общаюсь с ней исключительно по дружбе.
Я не знаю, куда смотреть. Мне стыдно перед Леной, неловко перед Даном и одновременно радостно. Он так просто и спокойно всё пояснил, что я чувствую себя глупо… И главное, сейчас такое положение вещей меня впервые устраивает. Они с Леной знакомы давно, и он действительно просто пьёт кофе.
— Ясно. — Покусываю губу, чтобы хоть чуточку приглушить улыбку.
Дан замедляет шаг, и я чувствую его взгляд у себя на щеке.
— У тебя ещё есть вопросы? Если да, то спрашивай.
30
Мысли стремительно закручиваются в воронку. Задать Дану вопрос? Любой? Что он имеет в виду? Что готов прямо сейчас прояснить происходящее между нами? Или я слишком многое себе вообразила, и его предложение не имеет под собой настолько глубокого смысла?
Мы продолжаем идти рядом, правда теперь гораздо медленнее. Я — потому что шум собственных размышлений оглушает, Дан — потому что терпеливо ждёт.
Лучшего момента обсудить нашу ситуацию может не быть. Раскручивать клубок из неясностей до конца страшно, особенно после того, как Дан признал, что между ним и Леной ничего нет. Хочется затаиться, чтобы не спугнуть возникшее ощущение спокойствия, а внутренний голос так и нашёптывает: «Ну что тебе ещё нужно? Не будь такой требовательной. Умей довольствоваться тем, что есть».
Но в глубине души я догадываюсь, что это говорит трусость. Желание отделаться малой кровью и ещё какое-то время позволять себя колыхаться в волнах неведения и самообмана. Только знаю, что долго наслаждаться не получится. Если уж я нашла силы признаться себе в том, что влюбилась в Дана, то следом нужно признать, что так, как раньше, меня больше не устраивает.
— Спрошу, — тихо говорю я, глядя себе под ноги. — Если ты по какой-то причине не захочешь отвечать,можешь не отвечать. Потому что ты не обязан.
— Я точно не тот, на кого можно давить обязательствами, — мягко говорит Дан. — Я ехал с мыслью, что буду с тобой честным.
Я останавливаюсь, прочищаю горло, но, так ничего и не сказав, возобновляю шаг. На ходу всё-таки проще. Сложно настолько открывать душу и смотреть при этом в глаза.
— Я хотела бы знать, что у тебя ко мне. Хочу понять, являюсь ли одной из многих либо… — Запинаюсь, подбирая нужное слово.
Сердце грохочет, во рту нестерпимо сухо. Я будто стою на краю обрыва и пытаюсь примириться с мыслью, что в случае неблагоприятного исхода могу полететь вниз.
— …Либо же нет. Ты ведь знаешь, что у меня нет опыта в отношениях, тогда как у тебя наоборот… В один момент начинает казаться, что мои чувства к тебе находят отклик, а в другой — что ты ведёшь себя так со всеми… Я устала додумывать…
Смолкаю, чтобы перевести дух. Немного жжёт глаза, но это потому, что я говорю на пределе своей искренности. Нет, я всегда стараюсь говорить правду, но говорить правду и раскрывать душу, оказывается, совершенно разные по силе вещи. На последнее требуется даже та смелость, которой во мне нет.
— Я помню, что ты ничего не обещал. Ты предупредил и спросил, чего я жду. И в тот момент, когда отвечала, что не жду ничего, я была искренна. Но так не вышло… Мне, конечно, стоило об этом догадаться, но...
— Ты мне нравишься, — негромко произносит Дан, останавливая бессвязный поток моей речи. — И я,определённо, не веду себя так со всеми. Не гуляю по улицам и не делюсь мыслями, будучи уверенным, что меня правильно поймут.
Не думала, что такое возможно, но моё сердце в этот момент застучало на два тона громче. Не все. Я для него не как все.
— Проблема заключается в том, что мне уже не двадцать и даже не тридцать. В любви к себе есть свои минусы: становишься избалованным собственным комфортом. В немногих своих отношениях я обжигался, и это сделало меня, скажем так, осторожным. Я привык присматриваться. Тебе, наверное, странно такое слышать. В двадцать четыре наверняка хочется нырнуть сразу, глубоко и с головой.
Шёпотом выдыхаю «нет». Просто по привычке. Нырнуть мне действительно хочется, но это потому, что я так сильно им очарована… Однако если Дан говорит, что я ему по-настоящему нравлюсь, я могу… Я готова…
— После нашего первого раза и выяснившихся обстоятельств я решил, что продолжать не стоит. Слишком большая ответственность за возможную неудачу. Десять лет разницы в мою пользу, а у тебя никакого опыта.
Я не дышу и даже не моргаю. Это всё он говорит обо мне, о нас. Приоткрывает свои мысли.
— Но потом ты позвонила расстроенная, и я понял, что не могу не приехать. Не было никакого дискомфорта, никаких сомнений. Я просто хотел тебя увидеть. — Остановившись, Дан смотрит на меня. На его губах играет улыбка, но в глазах её нет. — Вот так. Говорю как есть.
— Ясно, — шепчу онемевшими губами. — Я… наверное, нужно сказать спасибо маме за то, что довела меня до отчаяния и заставила набрать твой номер. Потому что в обычном своём состоянии я бы вряд ли решилась… Меня учили, что звонить мужчине первой — признак слабости и дурного воспитания.
Господи, для чего я всё это говорю? Наверное, потому что сейчас немного не в себе… Я ведь всё правильно поняла? Дан ко мне неравнодушен? Неравнодушен. Что за день? И спасибо дорогой, самой лучшей на свете Василине за то, что посеяла во мне идею позвонить ему и всё прояснить… Потому что, если бы не она, я бы не услышала всех этих слов и вряд ли когда-то всерьёз поверила… Это просто невероятно, невероятно! Что такой,как он, проникся такой, как я.
