Как-то раз Мур увидел на трибуне звезду отечественного кино Николая Крючкова. Тот пришел празднично одетым, с орденом Ленина на груди, и не один – “с каждой стороны по бабе”891. Крючков был очень весел: московские спартаковцы разгромили киевское “Динамо” – 3:0.
Всего за пятнадцать дней Мур посмотрел шесть матчей чемпионата СССР и слушал одну радиотрансляцию
[147]. А последний матч, который Мур увидел на стадионе, состоялся 19 июня. Московские динамовцы играли с “Трактором” из Сталинграда. Хозяева поля много атаковали, но Семичастный, Бесков, Трофимов били мимо ворот. Команде не хватало крайних нападающих – Ильина и Дементьева. Оба пропускали игру из-за травм, а замену своим форвардам Аркадьев еще не подобрал. “У команды пропали прежние красивые комбинации с полузащитниками, не точны удары по воротам, чувствуется усталость”, – писал в отчете о матче корреспондент газеты “Красный спорт” Михаил Сушков. Все-таки динамовцы открыли счет в первом тайме. Но во втором динамовец Всеволод Блинков сыграл рукой в штрафной площадке. Сталинградец Ливенцев реализовал пенальти. Вскоре пенальти назначат и в ворота “Трактора”. Центрфорвард динамовцев Сергей Соловьев установил мяч на точке и после небольшого разбега ударил – мощно, но неаккуратно. Мяч улетел выше ворот – и далеко, к башням восточной трибуны. Ничья 1:1. Был вечер четверга. Закончился последний футбольный матч в довоенной Москве.
Навстречу своей судьбе
Последний предвоенный день, субботу 21 июня 1941 года, Мур провел без Цветаевой. Она пошла в гости к переводчице Нине Яковлевой, которая жила в самом центре Москвы – в Телеграфном переулке. Цветаева читала собравшемуся у Яковлевой обществу “Повесть о Сонечке”, потом свои стихи и переводы.
Мур тем временем сходил в букинистический, где за пять рублей продал книгу Козина о Туркменистане. Ту самую, что недавно давал почитать Вале. На вырученные деньги купил себе хорошей почтовой бумаги. Взял в библиотеке книгу Фаррера: “…ну да, в Валину честь”. Еще утром виделся с Митей Сеземаном, который как раз вернулся с дачи. Вечером дописывал письмо сестре, потом открыл американскую коммунистическую газету “Daily Worker”, которую, должно быть, приобрел тоже утром. Читал о судьбе Пабло Пикассо в оккупированном немцами Париже и ел литовский шоколад, привезенный Иришей. Слушал французские и британские радиостанции. Лондон передавал веселую музыку. Играли джаз.
Утро 22 июня для москвичей было спокойным, действительно воскресным. Разве что прохладным, пасмурным. Ночью прошел дождь. В Литве, Западной Белоруссии и на Западной Украине уже несколько часов шли бои. Бомбили аэродромы, обстреливали доты укрепленных районов, захватывали мосты через приграничные реки. А по радио транслировали музыку и сообщали вести с полей. Правда, некоторые московские радиолюбители, слушавшие заграничное (в том числе немецкое) радио, еще утром узнали страшную новость. Двенадцатилетний Гурий Ребриков с утра взял два бидона и пошел в лавку за керосином: “Идя назад с полными бидонами, примерно в 10 часов утра встретил своих школьных приятелей, один из которых спросил: «Уже запасаешься?» – «Почему “уже”?» – удивился я. «Да потому, что война началась – Германия на нас напала!» – «Откуда вы знаете?» – «Соседи сказали, они слушали радиоприемник и напоролись на Берлин на немецком языке»”. Но большинство москвичей об этом еще не знали. В Сокольниках начался детский праздник. На стадионе “Динамо” готовились к параду физкультурников. В парках играли духовые оркестры.
В отличие от пасмурной Москвы, в Свердловске тогда сияло солнце. День был в разгаре – до 28 градусов тепла. К продавщицам газировки и мороженого было не протолкнуться. Кто-то играл на баяне уже популярную тогда “Катюшу”:
Ой ты, песня, песенка девичья,
Ты лети за ясным солнцем вслед,
И бойцу на дальнем пограничье
От Катюши передай привет…
Уральский писатель Николай Никонов обладал фотографической памятью. Тот день он, одиннадцатилетний мальчик, запомнил навсегда:
“В липовых аллеях гомонили воробьи. В песочнике возились младшие ребятишки. На пруду в купальне плеск, визг, хохот. В шахматном клубе умная тишина. Ребята постарше и такие, как я, сидят за досками. Редко один или другой двинут, переставят фигуру – и снова сидят, смотрят на клетчатые доски. <…> Мы постояли у шахматной веранды и пошли в глубь сада. У меня осталось несколько копеек, у Верки тоже немного. Мы сложились, сосчитали, и получилось, что можно по два раза проехать на карусели, съесть по одной маленькой мороженке, да еще выпить по стакану газировки без сиропа. <…> Мы смотрели на поляне опыты по физике с жидким воздухом. Показывал какой-то пожилой учитель. Брал он трубку из резины, опускал в этот жидкий воздух, и трубка замерзала так, что от удара молотком разлеталась на мелкие куски. Ветка яблони, опущенная в голубоватую жидкость, звенела и рассыпалась, точно стеклянная. Все смотрели с интересом, большие и маленькие… Вдруг куда-то пробежали ребята. Где-то оборвалась музыка. Заговорил репродуктор. По песчаным дорожкам топали ноги. Женщина в сбившемся платке потерянно кричала: «Нинка! Витька! Где вы?» Что-то случилось, а что, никто не понимал. Пожар? Учитель прекратил свои опыты. И тут короткое, неизвестно кем брошенное слово пороховой нитью побежало по всем.
– Война!
– Война??
– Война…
– Война!
<…>
У серебряного динамика грудилась, молчала пестрая толпа”.892893
Сталин давно готовил страну к войне, но не ожидал, что она начнется именно в этот день. Не ожидал настолько, что поручил вместо себя выступить Молотову. В 12:15 из всех московских репродукторов прозвучала речь наркома иностранных дел:
“Граждане и гражданки Советского Союза!
Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление:
Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковав нашу границу во многих местах и подвергнув бомбежке со своих самолетов наши города – Житомир, Киев, Севастополь, Каунас…”
Молотов произнес свою знаменитую речь с Центрального телеграфа, после чего вернулся в Кремль. Позднее текст его речи читал диктор Юрий Левитан, который станет настоящим голосом начавшейся великой войны. До конца дня Левитан четыре раза прочитал речь Молотова.
И хотя к войне готовились, да и воевали уже не раз – то с японцами, то с финнами, – война началась всё же внезапно и совсем не так, как представляли ее, скажем, в фильме “Если завтра война…”, который в тот день снова показывали в московских кинотеатрах.
Домохозяйки бросились в магазины – покупать крупы, муку, консервы, соль, спички, – перед магазинами выстроились очереди. Елисеевский магазин, с утра привлекавший обеспеченных покупателей свежей стерлядью, осетриной горячего копчения, сырокопчеными колбасами, ароматной бужениной трех сортов, теперь осаждали покупатели крупы и консервов. Судя по тому, что “в магазине № 43 по Можайскому шоссе дневная норма продажи сахара и растительного масла была распродана до 12 час. дня”894, узнавших о войне еще до объявления Молотова было не так уж и мало.
