О жизни Мура в Средней Азии, о Ташкенте времен войны можно написать отдельную книгу. Но это будет совсем грустная книга. Книга о постоянном голоде, о частых болезнях, об одинокой жизни в каморке – фанерной выгородке “без окон, с лампочкой под потолком в черном патроне”.1118
“Марина умерла бы вторично, если бы увидела сейчас Мура. Желтый, худой…”1119 – говорила о нем Ахматова весной или в начале лета 1942-го. Главная тема его ташкентских дневников – голод. Постоянное желание есть, оттесняющее на второй план и литературу, и политику, и женщин: “…голод мучит и мучит, только о нем и думаешь: ведь плитки нет, масла нет, нет хлеба, картошки и макарон. <…> Голод, голод! Всё время хочется есть. <…> Всё время сверлят и мучат мысли о еде. Хочется есть, а денег нет…” От голода он дважды (в 1942-м и 1943-м) станет вором – и оба раза попадется. За часы с браслетом, украденные у знакомой женщины, он купит себе на рынке кусок коврижки, булочку и пирожок.1120
Элегантная парижская одежда Мура будет постепенно приходить в негодность. А часть вещей он продаст, чтобы купить еды. В школе для нищего Мура будут собирать шерстяные носки, валенки, носовые платки, мыло, сухари и даже пирожки с мясом.
Иммунитет Георгия будет снова подорван плохим питанием и непривычным климатом. Весной 1943-го к многочисленным простудам прибавится рецидивирующее рожистое воспаление ноги: “…хожу, согнувшись в три погибели, хромая нога вся опухла, и хожу в калоше, так как она не входит в башмак”1121, – запишет он в дневнике.
Наивная надежда Мура на Кочеткова не оправдается. Александр Сергеевич ничем не сможет помочь Муру – он сам будет едва сводить концы с концами. Зато у парижского мальчика вскоре найдутся новые влиятельные знакомые, даже покровители: Анна Ахматова, Алексей Толстой. Появятся и новые приятели. Все моложе его. Рафаил Такташ (будущий искусствовед), Эдуард Бабаев (будущий литературовед), Валентин Берестов (будущий детский писатель). Вместе с ними Мур подготовит литературный альманах “Улисс”. Но это не спасет его ни от голода, от одиночества.
До Ашхабада, где жил Митя Сеземан, Мур так и не доберется. Приблизившись к Мите географически, Мур несколько охладеет к этой идее. Ташкент – столица эвакуации, променять ее на небольшой, затерянный между песками Каракумов и предгорьями Копетдага Ашхабад Мур не захочет. Он встретится с Митей только в августе 1942-го. Митя вместе с филфаком Московского университета переезжал из Туркмении на Урал, в Свердловск. В Ташкенте поезд задержался на пару часов. Это время друзья и провели вместе. Прощаясь, Митя долго еще махал Муру платком. Это была их последняя встреча.
“…В этой несчастной русской стране”
До августа 1941-го Мур вовсе не знал нестоличной России. Русскую провинцию он впервые увидел в Елабуге и Чистополе (и еще раньше, во время остановок парохода, конечно). Но именно в эвакуации Мур открыл для себя настоящую Россию – и она ему крайне не понравилась. Оксана Асеева вспоминала, как смотрел он в окно их чистопольской квартиры. Шел дождь, “грязь по колено”, под окнами проходили новобранцы: “Как я это всё ненавижу!”1122 – сказал Мур.
Если сталинская Москва в сопоставлении с Парижем тридцатых почти не проигрывала (с точки зрения парижанина Мура!), то русская провинция поразила его бедностью, неустроенностью, отсутствием комфорта: “…не стоит заботиться о комфорте – комфорт не русский продукт”1123.
Начиная с лета 1941-го, взгляд Мура на русских отчужденно-насмешливый: “Несколько наблюдений над русскими: они обожают сигареты, чай, соленые огурцы, собак и кошек, Волгу, балет, оперу, Золя, Бальзака и малые нации”.1124 Это написано еще в августе 1941-го, во время первой эвакуации. Там он насмотрелся и на русскую интеллигенцию, и на простых людей. Ни те, ни другие ему не нравились. Но интеллигенцию он презирал больше: “Когда смотришь на всех этих людей, можно сказать одно: что все ненавидят организацию. Это просто какое-то сумасшествие, и оно специфически русское (не советское, а именно русское)”.1125
В ташкентском поезде Мур перечитывал “Богатые кварталы” Луи Арагона, одну из любимейших своих книг. Честно говоря, не понимаю, что уж так нравилось ему в этом, в общем-то, обычном реалистическом романе. Арагон – французский коммунист, сталинист, он даже дописывал эту книгу на пароходе “Феликс Дзержинский”, о чем не преминул сообщить читателям. И Муру в ноябре уже неприятен “гошизм”
[170] Арагона, то есть крайне левые взгляды. Но не ради этих взглядов он читал Арагона: в его книге ярко, достоверно воспроизведена жизнь Франции. Не только столичной, но и, в большей степени, провинциальной. Мур ехал через Рязань, через Тамбов, через Ртищево и Куйбышев, через множество мелких станций, где надо было запасаться кипятком (питьевой воды в их поезде не было). И как не сравнить ему русскую глубинку с французской? Мур ведь знал не только парижскую жизнь, он бывал и в Вандее, и в Савойе, в Жиронде и на Ривьере. А действие “Богатых кварталов” начинается как раз в небольшом южном городке. Местная шоколадная фабрика месье Барреля должна выдерживать жесткую конкуренцию других фабрик, французских и швейцарских. Шоколад Барреля продавался “главным образом по деревням, в сельских лавочках и на ярмарках”. Столичный покупатель был слишком избалован для его простого шоколада. Месье Баррель “не претендовал на то, чтобы перещеголять такие фирмы, как «Марки» или «Пиан», другими словами – те фирмы, шоколад которых парижане считают особым шиком преподносить к Новому году. Нет, конечно, но шоколад Барреля – шоколад без фокусов, полезный, питательный, правда, слишком светлый в середке. Шоколад к чаю”.
Эх, вот бы жителям русских-советских деревень и городков купить к чаю этого шоколада! И не беда, что “в середке” он слишком светлый. Вряд ли они были бы в претензии. Известная уже нам Наталья Соколова, приехав в Чистополь в июле 1941-го, застала там еще “докарточные пустоватые продуктовые магазины примерно в том виде, в каком они были до объявления войны (потом они превратились в распределители). Белый хлеб выпекали не каждый день, иногда неделями шел один черный, к этому в городе привыкли. Мяса в магазинах до войны почти не было – одни кости. <…> Самым главным дефицитом являлся сахар, его не «выкидывали» на прилавки годами (да, да, не месяцами, а годами!). Детям был неизвестен вкус сахара, выручал мед. Здешние женщины позднее нам говорили: «Мы сахар увидели в войну, по карточкам. Пусть немного, но дают, великое дело»”.11261127 В мирном еще для Советского Союза 1939-м писатель Михаил Пришвин жил в городе Загорске (бывшем и будущем Сергиевом Посаде). “В магазинах нет ничего, даже сахару, тысячи людей простаивают дни и ночи в очередях”
[171], – записал Пришвин в дневнике.
