А ведь сколько сил потратили на борьбу с религией! Карикатуры на “попов” не сходили со страниц советских газет. Во время Большого террора, при наркоме Ежове, епископов расстреливали десятками, монахов – сотнями, священников – тысячами. К 1939 году в советской России не осталось ни одного монастыря, были закрыты все духовные академии и семинарии. Но полностью уничтожить почти тысячелетнюю традицию русского православия было невозможно.
В семье Эфронов была и своя атеистическая традиция, и своя религиозная. Бабушка Мура, Елизавета Дурново, еще в детстве старалась доказать себе, что без Бога можно обойтись. Прочитав в книжке, что инфузории заводятся в грязной воде, она налила ее в бутылку и поставила в темный шкаф. Предварительно помолилась над бутылкой, попросила Бога, чтобы он не вмешивался в процесс. Через несколько дней нашла в воде (очевидно, под микроскопом) инфузорий и сделала “богоборческий” вывод: “…зародилась сама, без участия бога, жизнь”.
Многие годы Елизавета вращалась в кругу революционеров и атеистов, но от своего детского атеизма вернулась к православию. По крайней мере, на уровне бытового исповедания: “Дорогая, хорошая моя Вера, вот и пасхальная ночь наступила. Звёзды на небе, всё в цвету внизу, в саду, я одна, Кот
[24]* ушел к заутрени (так в тексте. – С.Б.)”153, – писала она дочери. “Христос воскресе”, – поздравлял жену Яков Эфрон весной 1909-го. Их сын, Сергей Яковлевич, будет писать поздравление с Пасхой прямо из окопов Гражданской войны: “Дорогие – Христос воскресе! <…> В Св<етлое> Воскресение сделали тридцативерстный переход, а с Понедельника были уже на фронте <…>. Выбивали красных с высот и сбили, несмотря на сильнейший огонь с их стороны”154.
О религиозных мотивах в творчестве Цветаевой можно диссертации писать. Сколько стихов названы по церковным праздникам: “Канун Благовещенья”, “В день Благовещенья…”, “Вербное воскресенье”, “Первый день Пасхи”, “Пасхальная неделя”, “Сергиев день”. Ее сестра, Анастасия Цветаева, была глубоко верующим человеком. А вот отношение к церкви Марины Цветаевой менялось. После революции она стала даже демонстративно религиозна. Но тогда и академик Павлов назло большевикам начал ходить в церковь и носить царские ордена.
Как известно, в эмиграции многие русские люди, даже равнодушные прежде к религии, стали прихожанами православных храмов. Это явление характерно для русских эмигрантов всех послереволюционных волн, от белогвардейцев двадцатых до наших современников.
Были эмигранты, ушедшие глубоко в религию. Они до сих пор составляют гордость всего православного Русского экзархата в Западной Европе: отец Сергий Булгаков, Николай Бердяев, отец Дмитрий Клепинин (родной брат Николая Андреевича), мать Мария (Скобцова). Однако для очень многих русских людей православная вера была прежде всего частью национальной идентичности. Как знамя или, скорее, как опознавательный огонек, на который сходятся свои, а не чужие. На чужбине люди тянутся к своим: свои помогут. “Большинство россиян вне страны спонтанно собираются вокруг православных храмов. Часто приходы становятся для них единственным адресом обращения за помощью”. “Они для них и клуб, и собес, и касса взаимопомощи, и неотложка”155, – замечает Никита Кривошеин, сын русских эмигрантов, репатриант и снова эмигрант.
В семье Эфронов не только отмечали праздники, но и постились (по свидетельству самого Мура), и ходили в храм. О гонениях на веру и церковь в СССР эмигранты не знали, точнее, не хотели знать. Поэтому Нина Николаевна могла и писать иконы для храма Трех Святителей на rue Pétel, и выполнять задания ОГПУ/НКВД. При этом она была вполне искренна, как и ее муж, автор работы “Святой благоверный князь Александр Невский”. И Дмитрий Сеземан, тогда еще “французский комсомолец”, очень любил саму атмосферу православного храма: “…запах фимиама, свечи, иконы, из которых четыре были работами моей матери, что дало мне ощущение «моего», от участия нашей семьи во всём, что там было достигнуто, литургические песнопения, исполненные небольшим хором, но исполненные даже и доброй воли, золото священнических одежд, <…> язык молитв и чтений, которые я понимал не до конца, но чувствовал, в отличие от латыни католической церкви, которая оставалась чем-то холодным и чуждым даже самим французам”.156
Настанет день, когда крещение в православную веру спасет Дмитрия Васильевича от потери работы, свободы, а возможно, и жизни. Но при Муре Дмитрий своего православия никогда не обнаруживал. Георгий был убежден, что его друг – атеист.
В январе 1941 года Митя объявит Муру, что останется с бабушкой праздновать Рождество. Мур не сомневался, что Митя отмечает праздник только ради бабушки. В сочельник Мур и сам собирается к Лиле Эфрон: “Она празднует Рождество. Я отнюдь не религиозен и иду туда, может быть, потому, что будет Кот и, вероятно, неплохо поедим”.157 Вера, Церковь, Бог – всё это чуждо Муру. Когда-то, еще во Франции, он ходил в храм и даже говел (он знал и такое слово), то есть постился. Однако “церковь не переносил”. Какая там церковь, какие храмы, иконы? Всё это часть мира его родителей. Мур был к нему равнодушен. Но в 1940–1941-м уже и Цветаева не отмечала ни церковных праздников, ни советских. К удивлению соседей, она даже устраивала стирку и на Рождество, и на 1 Мая. А вот Мур праздника ждал. Ждал главного праздника Страны Советов.
Праздник праздников
Нам и не представить сейчас значение и масштабы первомайского праздника до войны. В поздние советские годы (при Брежневе и его преемниках) это был уже другой праздник – День международной солидарности трудящихся. А в конце тридцатых отмечали День Интернационала. Вроде бы то же самое, но не совсем. Откроем первомайский выпуск главной партийной газеты “Правда”: “Да здравствует 1-е мая – боевой смотр революционных сил рабочего класса! Пролетарии всех стран, соединяйтесь!”. Возьмем “Комсомольскую правду” – тот же самый лозунг на первой странице. А что нас ждет в любимой московским читателем “Вечерке” – “Вечерней Москве”? Всё тот же лозунг, набранный праздничным красным шрифтом, а под ним уже название газеты рядом с другим лозунгом: “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!” Слева и справа – изображения огромных статуй Ленина и Сталина.
1 Мая – больше, чем государственный праздник. Это праздник единства с коммунистами всего мира, а только коммунистов считали достойными представителями “угнетенных классов”. Передовица в праздничном номере “Правды” называлась “Великий праздник трудящихся всех стран”.
Итак, день боевого смотра революционных сил. Парад 1 Мая в те времена даже более важен, более значителен, чем 7 Ноября. Он и появился раньше. 1 мая 1918 года товарищ Троцкий принимал на Ходынском поле парад, которым командовал Вацетис, комдив латышских стрелков. А с 1919-го парады первомайские уже проходят на Красной площади. Сам Ленин успел поприветствовать его участников.
И вот в 1940-м – очередной первомайский парад на Красной площади. Командует им легендарный маршал Буденный, принимает маршал Ворошилов, еще одна живая легенда. Молодое поколение знает его имя с детских лет.
