Но еще больше удивляет любовь Мура к Александру Грину, особенно к “Дороге никуда”, книге “оригинальной и интересной”. Осенью Мур возьмет у Тарасенкова еще и сборник рассказов Грина. Александр Грин умер еще в 1932-м, умер в нищете. Нельзя сказать, что в полном забвении. Книги его время от времени издавались, читатель у него был, но всё же Грин оставался в тени современников, во втором ряду, если не в третьем. Громовая слава придет позже, особенно во второй половине пятидесятых – в шестидесятые. А в 1940-м – это чтение немодное и не слишком распространенное.
Грином Мура мог заинтересовать Корнелий Зелинский, большой любитель автора “Алых парусов”, его исследователь и биограф. Но Мур мало поддавался чужим влияниям, так что его увлечение Грином совершенно неожиданное. Ироничный и насмешливый Мур, холодный мизантроп, – и вдруг Грин, романтик из романтиков. А этого Мур вроде бы не любил и не искал в жизни, тем более в советской. Он даже написал, что Советский Союз – не романтическая страна.
В 1942-м, в Ташкенте, заметно повзрослевший Мур будет читать Достоевского, Тургенева, Хемингуэя, Валери, Бодлера, Малларме и еще очень многих русских и европейских, прежде всего французских писателей. Журнал “Интернациональная литература” станет его обычным чтением. Однако Мур уже во втором своем письме, адресованном тете Лиле, попросит прислать ему “однотомники Чехова и Лермонтова <…> и, главное, Грин – «Избранное» 1-й том (1941 г. издания, голубая обложка с рисунком: белая чайка, дерево или что-то в этом роде)”. Если книги не окажется на месте – “купите (стоит она пустяки)”383. А когда тетя не пришлет вовремя книгу, Мур напомнит ей не о Лермонтове и Чехове (тоже его любимых, высоко ценимых авторах), а именно о Грине: “Послали ли посылку, Грина?”384
Летний день
“Но нельзя же читать целый день, чорт возьми!” Мур, эрудит и книгочей, не был книжным червем: его интересы не исчерпывались литературой. А потому он всё чаще и чаще скучал. Митя Сеземан еще лечился в Башкирии, девушки разъехались по дачам, новых друзей и знакомых не находилось, а друзья Цветаевой ему не были интересны. Сидеть дома с матерью – скучно, гулять одному – тоскливо: “В сквере деревья вздыхают, город весь тут, со всеми своими звуками… и вот. Мне до чорта скучно. Ни товарищей, ни друзей. НИ-ЧЕ-ГО! Мама пристает каждые пять минут со своими повторными жалобами, что ей жарко. <…> Полная и совершенная изоляция. Полное непонимание со стороны матери. Я знаю, это банально, но это так, и это очень занудно, ручаюсь. НИЧЕГО! Ах! Чорт! И ко всему – тихий и свежий воздух вечерней Москвы. Большой город совсем близко, машины тихо урчат, воздух свеж, сегодня особенно. И нечего делать!”385
Летний день Мура проходил так. Он вставал в восемь утра. Умывался – в квартире Северцовых была ванная с горячей водой, все удобства к услугам. Включал радиоприемник, слушал новости и съедал свой petit déjeuner, то есть легкий французский завтрак. Затем писал дневник, часто – не выключая радио, потом отправлялся покупать сметану или еще что-нибудь из продуктов. Между двенадцатью часами и часом дня он “завтракал” – то есть, по-русски говоря, обедал, – и отправлялся гулять. По Герцена (Большой Никитской) еще ходили трамваи в сторону Бульварного кольца. Мур иногда садился на трамвай (на 16-й, 22-й, 26-й или 31-й) и ехал к Никитским воротам, где стоял “неплохой ларек с хорошими пирожными и газфруктводой”. В Москве тогда продавали “напитки высшего качества”: московский хлебный квас в стеклянных бутылках, напиток “Крем-сода”, содовую и сельтерскую воду в сифонах, лимонад “Освежающий”, лимонад “Лимонный”, лимонад “Апельсиновый” и лимонад “Спортивный”. Рецепт последнего мне найти не удалось.
Но чаще Мур шел в Государственную центральную библиотеку иностранной литературы. В предвоенной Москве это будет одно из любимых его мест. Может быть, самое любимое. Он будет ходить в Столешников переулок и сравнительно благополучным летом 1940-го, и страшной осенью 1941-го.
Атмосфера в библиотеке иностранной литературы была весьма необычна для сталинской Москвы. “В первую минуту вам кажется, что вы за границей. Всюду звучит французская, английская речь, – писал Корней Чуковский. – Кругом тысячи книг на любом языке. Посреди комнаты – невысокая стойка. Люди подходят и просят:
– Пожалуйста, «Историю Сирии».
– Нельзя ли «Записки Ллойд-Джорджа»?
На стойке вырастают холмы французских, английских, норвежских, чешских журналов, брошюр и книг. Вы идете в соседний зал. По стенам – словари, энциклопедии, справочники на всех языках, всевозможные Ляруссы и Брокгаузы. Сверху, словно с неба, благосклонно взирают на вас Сервантес, Шекспир и Гёте. За длинными столами какие-то прилежные люди склоняются над страницами книг, изданных в Лиссабоне, в Нью-Йорке, в Амстердаме, в Мадриде, в Торонто”.386
Путь с Моховой в Столешников переулок недолгий, и Мур мог проделать его пешком. Тем более что он проходил по самым фешенебельным улицам сталинской Москвы: по Моховой до “Националя”, от “Националя” – вверх по улице Горького. Переход на четную сторону – и вот уже знаменитый Столешников переулок.
Люблю Кузнецкий
(простите грешного!),
потом Петровку,
потом Столешников…
Маяковский в стихотворении 1925 года перечисляет улицы, что с дореволюционных времен были славны самыми дорогими магазинами, роскошными витринами. Все эти улицы Мур очень любил. Бродил он и по книжным магазинам, и по универмагам, и по специализированным магазинчикам, которые он называл лавками. На Петровке, 5 был магазин “Табак”. Мур пробовал курить. Еще в апреле он, “покуривая”, гулял по Тверскому бульвару, но к табаку не пристрастился. Цветаеву не представить без папиросы – ее сын остался лишь пассивным курильщиком. Он вполне мог зайти в магазин, чтобы просто полюбоваться: ассортимент далеко не исчерпывался легендарными папиросами “Казбек”. Были ведь еще и папиросы “Зефир” “в квадратных зеленоватых коробочках”, папиросы “Душистые”, “Делегатские”, “Девиз”, “Первомайские”. Наконец, продавались и “тонкие, с длинным мундштуком сигареты «Метро» с изображением станции «Охотный Ряд»”387 на пачке. Погарская сигарная фабрика и Ленинградская табачная фабрика имени Урицкого выпускали даже настоящие сигары. Их продавали упаковками и поштучно – от 20 копеек до четырех рублей за сигару.
На Кузнецком работал магазин издательства “Советский писатель”. В апреле 1941-го туда же, на Кузнецкий Мост, 18, переедет с улицы Горького “Книжная лавка писателей”.388 Там Мур будет продавать прочитанные, уже не нужные ему книги и покупать новые.
При всей своей любви к магазинам, покупкам, к мужским аксессуарам Мур совершенно не интересовался часами. А ведь магазин “Часы” (бывший “Павелъ Буре”) находился на Кузнецком Мосту – и заглянуть туда, полюбоваться на старые и новые модели было так естественно. Как вспоминает москвовед Георгий Андреевский, в праздничные дни витрину этого магазина украшали чем-то вроде большого глобуса с часовым циферблатом: “Цифра «12» на нем была красной. Справа часовую стрелку к этой цифре подтягивали веревкой четыре фигуры: рабочего, китайца, индуса и негра. С другой стороны стоял Ленин с факелом в руке, а его красное знамя обвивало весь земной шар. Надо всем этим красовалась надпись: «Близок час всемирной революции»”.389
