“…Я надеюсь от всего сердца на праведность НКВД”
Мур и Митя хорошо знали Кузнецкий Мост, в особенности его книжные магазины и “лавки”. Сюда приходили библиофилы со всей Москвы. Здесь Муру удавалось продать кое-что из книг, вывезенных из Парижа и давно прочитанных. Здесь Митя Сеземан тратил немногие сэкономленные деньги на пополнение своей библиотеки. Библиофил, будущий коллекционер.
Но время от времени они посещали и один трехэтажный дом, старинный (XVIII век) – не то чтобы невзрачный, а скорее обычный, неинтересный. Этим домом владели прежде князья Волконские, потом Долгорукие, еще позднее – Голицыны. Сдавали его под магазины и “лавки”. Но коммерция осталась в прошлом этого здания. В 1940-м там размещалась приемная НКВД. Именно сюда, а не на улицу Дзержинского (Лубянку), приходили, чтобы передать деньги для арестованного и узнать хоть что-то о его судьбе. Окошечко, куда передавали деньги, выходило во двор. Обычно на весь двор растягивалась очередь. Митю эти очереди удивили тишиной, почти полным молчанием. Шуметь было небезопасно. Вдова поэта Эдуарда Багрицкого Лидия Суок пыталась выяснить судьбу издателя и поэта Владимира Нарбута, мужа своей сестры Серафимы. В приемной НКВД она вела себя так, что ее задержали, арестовали, завели дело и посадили. Вернется она в Москву только в 1956-м.
Так что ожидающие вели себя тихо. Подходили к окошечку, называли фамилию заключенного и передавали деньги. По свидетельству Антонины Пирожковой, никаких расписок им не давали551. Продукты же и одежду приносили в тюрьму (Лефортовскую, Бутырскую и т. д.), где сидел заключенный.
Чтобы узнать о судьбе осужденного человека, родственники могли подать заявление в приемную НКВД. Заявления опускали в специальный ящик вроде почтового, который висел на стене дома на Кузнецком. За ответом приходили туда же, но к другому окошечку, расположенному внутри здания.
О судьбе подследственных, но еще не осужденных узнавали в окошечке под вывеской “Вопросы и ответы” (справки о заключенных). Оно часто упоминается в дневниках Мура. В какую тюрьму переведен? Разрешены ли передачи? Ответ давали не сразу, а через несколько дней после обращения. Работала приемная НКВД круглосуточно.
ИЗ КНИГИ ЛЬВА РАЗГОНА “ПЛЕН В СВОЕМ ОТЕЧЕСТВЕ”: Да, конечно, в округе были дома и пострашнее. <…> Были среди этих домов такие, мимо которых и ходить-то было страшно. В этих домах пытали и убивали. Но там не было слез. Там могли только кричать – и кричали от боли, от ужаса, от страха…
Но там не плакали. <…> Плакали здесь, в этом доме. На Кузнецком мосту, 24.552
Этот дом снесли в 1982-м. Сейчас на этом месте стоит новое здание приемной ФСБ. Оно намного выше и больше, адрес – Кузнецкий Мост, 22. Гений места, так сказать.
И Митя, и Мур носили передачи. Митя, кажется, самостоятельно, Мур – вместе с Цветаевой. Впрочем, ходили не только на Кузнецкий Мост. Заключенных переводили из тюрьмы в тюрьму. Так, весной 1940-го Цветаева и Мур носили передачи в Лефортовскую, летом – на Кузнецкий Мост, осенью – в Бутырскую тюрьму. 10 июля деньги для Сергея Эфрона вдруг перестали принимать. Цветаева спросила: не умер ли он? Ее заверили, что не умер, но она решила, что Сергей Яковлевич умер или лежит в больнице. Несколько раз Цветаева хотела передать ему деньги, но ей отказали: “Денег у него больше чем достаточно. Придите 26-го, тогда я приму передачу. Поняли, гражданочка?” – отвечал сотрудник НКВД из окошечка. Но и 26-го деньги не приняли. Снова будут принимать только с октября.
Казалось бы, эти походы в НКВД должны были изменить взгляды Мура на СССР, на советскую жизнь, на коммунизм, перевернуть их. Но убеждения Георгия в 1940-м оставались вполне советскими. Вот только как согласовать с этими убеждениями аресты отца и сестры? “Конечно, главное, самое наиглавнейшее – это дело папы и Али, над которым я ломаю себе голову”.553 Это одна из самых первых записей в его дневнике. Даже год спустя после приезда в Советский Союз он восклицает: “…я надеюсь от всего сердца на праведность НКВД; они не осудят такого человека, как отец!”554 Аресты отца и сестры – трагическая случайность, ошибка, а возможно, результат сознательного “вредительства” Клепининых-Сеземанов. Их Мур еще долго называл конспиративной фамилией Львовы. Уверенность Мура в невиновности сестры и отца и в “праведности НКВД” не оставляла другого объяснения: “Я полагаю, что Львовых осудят, а отца и сестру выпустят (отец и сестра – честные люди, а те двое
[68], да и Алеша, отъявленные лгуны)”.
Обвинить друзей, соседей и даже близких, свалить на них мнимую вину, чтобы хоть как-то объяснить происходящее… По словам Эммы Герштейн, в те годы “люди старались себя убедить, что их арестованный товарищ, родственник, знакомый действительно очень плохой человек”.555556 Когда арестовали Мейерхольда, возник слух, будто он хотел бежать за границу. В глазах советского гражданина тех лет это страшное преступление и стопроцентное доказательство измены. Вот и Сеземаны оказались для Мура такими “неприятными”, “нехорошими” людьми, которых следовало арестовать.
Мур делал исключение только для Мити. Зато к его старшему брату он испытывал какую-то необъяснимую неприязнь. Вряд ли Мур был хорошо знаком с Алексеем. Они могли общаться только летом – осенью 1939-го, со второй половины июня по начало ноября, ведь Алексея арестовали 7 ноября 1939-го. Но Алексей работал в Москве, он просто не мог каждый день приезжать в Болшево, даже когда там жили Ирина с ребенком. Тем удивительнее иррациональная неприязнь Мура. “Алешка – лгун, интриган, болтун и к тому же дурак; что он ничего не делал, вращался в сомнительной среде и болтал без удержу”.557
Несоветские элементы
Настало время сказать, чем именно вызвана июльская ссора Мура с Митей, которая чуть было не окончилась расставанием.
23 июля Муля пересказал Георгию свой разговор с Иришей, женой Алексея. По словам Ириши (в интерпретации Мули), Алексея Сеземана осудили “за антисоветские разговоры”. Муля, со своей стороны, подтвердил Георгию, что в Болшево такие разговоры велись, просто не при “детях”, поэтому ни Мур, ни Митя их и не слышали. Разумеется, отец и Аля ничего антисоветского не могли говорить, это всё Львовы, считал Мур. Он был потрясен. “Да, отец и Аля всегда спорили и горячились и всё что хочешь с Львовыми, которые вели эти разговоры. Но спрашивается: почему отец, который, в сущности, сотрудник этого ведомства (то есть НКВД. – С.Б.), и Аля, которая более или менее с этим ведомством связана, почему же они не донесли об этих разговорах кому следует? – А это очень плохо: люди связаны с НКВД и не доносят туда об антисоветских разговорах! Это – недоносительство. А от недоносительства до укрывательства – один шаг”558. К этому надо прибавить белогвардейское прошлое Сергея Яковлевича и “клевету Львовых” на Эфронов. При таких обстоятельствах отцу и сестре следовало быть бдительнее!
Муля Гуревич поддерживал в Муре неприязнь к семейству Клепининых-Сеземанов, укрепляя его в мысли, что надо было обязательно донести “куда следует” об антисоветских разговорах: “Муля настроен пессимистически, именно из-за того, что отец и сестра не донесли вовремя на Львовых”559. Так Мур решил, что Алю и отца посадили за недоносительство. Сейчас отец и сестра должны опомниться и рассказать “правду”, изобличить антисоветски настроенных “Львовых”. Лучше поздно, чем никогда. Мур уверен, будто они так и сделали, потому-де и арестовали ненавистных Львовых. Он так и написал: “В результате – арест Львовых и Алешки Сеземана. Аля продолжает говорить об антисоветских разговорах Львовых. Также и отец”560.
