Скорее всего, была в рядах демонстрантов и красавица Вера Волошина. Комсомолка и физкультурница, в 1940-м она училась пилотировать истребитель И-153 (“Чайка”) в Московском аэроклубе имени Чкалова. Ее будущее трагично. Ей придется воевать не на истребителе, а в диверсионном отряде вместе с Зоей Космодемьянской. И погибнет она так же: попадет в плен и будет повешена немцами. Если верить свидетельству местных жителей, перед смертью девушка пела “Интернационал”.
Вот такие комсомольцы и задавали тон, такие и запевали первыми:
Если завтра война, если враг нападет,
Если темная сила нагрянет,
Как один человек, весь советский народ
За свободную Родину встанет.
А такие, как Мур, в свой черед вставали в общие ряды и подпевали. Нельзя сказать, что в 1940-м Мур всё так же полон энтузиазма, но он по-прежнему считает себя советским человеком и хочет доказать это и в новой школе.
“Исхода не вижу. Взываю к помощи”
Жизнь в прекрасной квартире Северцовых подходила к концу. Поиски нового жилья шли довольно вяло. Цветаева была слишком непрактична и занята переводами, хлопотами о багаже, ненавистным ей, но неизбежным домашним хозяйством. Дела вел Муля, который еще в марте положился на некую Майзель. Она предлагала ту самую комнату в Сокольниках, которой так боялся Мур.
По словам Мура, эта Майзель была “взбалмошная женщина-еврейка, похожая на гадалку, с враньими глазами”.608609 Ей заплатили огромный задаток: 1000 рублей (750 от Цветаевой и 250 от Гуревича), но Майзель каждый раз находила предлог, чтобы отложить переезд. В начале августа она предложила комнату в Большом Сергиевском переулке, что между Сретенкой и Трубной улицей. Мур был рад, он даже прошелся по окрестностям будущего дома и остался доволен. До Петровки всего четверть часа пешком, до Кузнецкого Моста – десять минут. Ему понравились и тихий Большой Сергиевский переулок, и оживленная Сретенка. А если идти по переулку, “то попадаешь, через резкий спуск, в Малый Сергиевский, который выводит на Трубную площадь. От Трубной площади можно на трамвае поехать до пл. Пушкина, до Никитских ворот и Арбата”.610. Впрочем, и пешком к Пушкинской площади путь недальний: через Петровский и Страстной бульвары – минут двадцать. Всё это любимые места Мура. Но он радовался рано. Майзель позвонила Муле в семь часов, чтобы сказать, что позвонит в двенадцать. Позвонила в половине двенадцатого, чтобы сказать, что перезвонит в восемь, “чтобы окончательно условиться насчет посещения комнаты”. Потом оказалось, что это комната сестры Майзель, которая уезжает на Дальний Восток, а потому-де и сдает комнату, но сейчас сестра ушла… Словом, она морочила голову с этой комнатой почти две недели, после чего предложила две комнаты на Малой Бронной, где, правда, “один дефект – в квартире живет туберкулезный старик”. В любом случае, заверяла Майзель, без комнаты не останетесь и не далее как 22 августа “всё устроится”, на что она дает честное слово. 22-го Мур с Мулей отправились на встречу с Майзель, ждали ее два часа, но она, разумеется, не пришла. Только сейчас они наконец-то поняли, что имеют дело с аферисткой: “Майзель известна <тем>, что берет авансы и не дает комнаты. У нее уже было дело с угрозыском по этому поводу”611, – но Муля и Мур узнали об этом слишком поздно. Она еще будет звонить и уверять, что комната будет, будет непременно. В общей сложности Майзель обещала Цветаевой четыре разные комнаты, а показала только одну, да и туда не пустила.612 Муля грозил мошеннице угрозыском и судом. Увы, ни комнаты от нее не получили, ни потраченных денег не вернули. А между тем до возвращения семьи Габричевского оставалась неделя.
Друг Цветаевой, знаменитый пианист и профессор Московской консерватории Генрих Нейгауз, нашел было ей квартиру на Метростроевской улице, то есть, по-старому, на Остоженке. Место очень понравилось Муру: “…новая хорошая улица с большими домами. <…> Район и сообщение очень хорошие”.613 Рядом станция метро “Дворец Советов”, а вокруг “много лавок”. Но поселиться на Метростроевской Цветаева с Муром не смогут. Позже, в сентябре 1940-го, неудачей закончатся переговоры с квартирными хозяйками на Солянке и на Пятницкой. Муру, впрочем, эти комнаты не нравились: маленькие и без телефона. Зато на Пятницкой он оказался бы соседом Мити, и поселиться в лучшей части Замоскворечья – совсем не плохо. Но хозяева отказали, узнав, что квартиросъемщик – женщина. Раз женщина – значит, будет готовить, занимать кухню. Искали одинокого мужчину. Мужчины тогда не вели хозяйство и не готовили, если только не были профессиональными кулинарами.
“Возможности комнаты обламывались одна за другой, как гнилые ветки”614, – записывает Мур.
Цветаевой приходилось просить – а просить она не умела, не любила, не выносила.
ИЗ ЗАПИСНЫХ КНИЖЕК МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ, сентябрь 1940 года: Я <…> как бродяга с вытянутой рукой хожу по Москве: – Пода-айте, Христа ради, комнату! – и стою в толкучих очередях – и одна возвращаюсь темными ночами, темными дворами.
Ходила она в Союз писателей, где ее принял сорокалетний, интеллигентного вида человек Петр Павленко. Богатый и влиятельный. Это его, а не Цветаеву считали тогда живым классиком, издавали огромными тиражами его романы про Парижскую коммуну (“Баррикады”) и про будущую войну с японцами, которая закончится коммунистической революцией в Китае и Корее (“На Востоке”).
Сейчас книги Павленко забыты, забыты глубоко и прочно, и само имя этого писателя известно лишь историкам литературы. Но я не знаю человека, который хотя бы однажды не процитировал Павленко: “Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет. На том стояла, стоит и стоять будет русская земля”. Эти слова сценаристы Петр Павленко и Сергей Эйзенштейн вложили в уста заглавному герою фильма “Александр Невский”. Сам князь Александр Ярославич вполне мог бы их сказать, но ни в одном историческом источнике они не записаны.
Петр Андреевич принял Цветаеву, был с нею приветлив. Он только что получил письмо от Пастернака, который просил его хотя бы ободрить Цветаеву. В общем, член правления Союза писателей так и сделал. Но с комнатой не помог, развел руками: нет жилья, нет лишних метров для еще одной советской писательницы.
Позвонили Алексею Толстому, который был на вершине славы и казался могущественным. Но Алексей Николаевич изволил быть в отъезде. Жена писателя, Людмила Ильинична, обещала по приезде мужа сказать ему о звонке Марины Цветаевой.
Цветаевой пытались помочь друзья: Борис Пастернак, Генрих Нейгауз, Самуил Гуревич. Муля дал объявление в газете, но без успеха. Цветаева дала даже четыре объявления, и тоже без результата.
Цветаева отправила письмо Павленко, которое заканчивалось словами “Исхода не вижу. Взываю к помощи”. Вместе с Мулей и Муром составила телеграмму Сталину: “Помогите мне, я в отчаянном положении. Писательница Марина Цветаева”. Мур отнес телеграмму на почту и ждал скорого ответа вождя.
ИЗ ДНЕВНИКА ГЕОРГИЯ ЭФРОНА 27 августа 1940 года: Говорят, что Сталин уже предоставлял комнаты и помогал много раз людям, которые к нему обращались. Увидим. Я на него очень надеюсь. <…> Наверное, когда Сталин получит телеграмму, то он вызовет или Фадеева, или Павленко и расспросит их о матери. Увидим, что будет дальше. Я считаю, что мы правильно сделали, что написали эту телеграмму. Это последнее, что нам остается сделать.
