31 октября “наседка и две крикливые девочки” наконец-то уехали, Мур до самого января наслаждался тишиной. Зато вся первая половина 1941-го пройдет в то возобновляющейся, то затухающей войне с семейством Воронцовых. При этом юная Ида Шукст разумно соблюдала нейтралитет, не вмешиваясь в борьбу, оставаясь в выгодной позиции наблюдателя. По ее словам, и Цветаева, и жена Воронцова старались занять на плите все четыре конфорки, не оставив противнице ни одной.659 Большие скандалы были 16 февраля и 30 мая, но мелкие, видимо, случались гораздо чаще.
В этом противостоянии тяжелее было, конечно, Цветаевой. Мур старался успокаивать ее, просил не пререкаться с соседями: “…лучше уступать этим сволочам и жить без скандалов”.660 Однако и он не мог спокойно видеть, как Воронцова, по словам Мура, “мелкая, завистливая женщина”, доводит мать до слез. Мур призывает мать идти на уступки, например, не готовить в то время, когда готовит жена Воронцова, свести к минимуму общение с соседями, не “унижаться до пререканий с такими людьми”.661 И предлагает искать новую квартиру. Дальше жить с Воронцовыми невозможно.
Эта затяжная коммунальная ссора позже вдохновит Мура на стихотворение “Мещане”. Спокойный и сдержанный в жизни, склонный уступить, уйти от конфликта, чтобы не тратить время, не портить себе жизнь, на бумаге Мур дает волю своим чувствам. Конечно, Эфрону далеко до Маяковского, но и в его плохих стихах много страсти, подлинной ненависти.
В зловонной глубине квартир
Таятся вечные мещане.
Наводят клеветы мортир,
И говор их пропитан щами.
К матери чортовой,
К чортовой матери
Их патефоны, детишки и скатерти.
А что же делать, спрошу я вас?
Бить их в рыло, в морду, в харю,
Истреблять, стреляя в глаз,
Подвергать суровой каре,
Напуская
смертный
газ?
К чортовой матери,
К матери чортовой.
Пулеметом слов.
Бейте мещан.
Газеты зов —
Сигнал
дан.
Айда
на мещан.
Всегда
на мещан.
Бей
мещан!662
“Наикультурнейшая из школ столицы”
Цветаева долго не хотела отдавать Мура в школу. Надеялась, что и сама его всему научит. Аля же выросла почти без школ и гимназий, училась от случая к случаю. И все-таки осенью 1933-го Мура записали в католическую школу
[84], которая располагалась тогда в Кламаре на rue de Paris (Парижской улице)
[85]. Школа существует и в наши дни, разделенная на две ступени: младшая – частная католическая школа Св. Иосифа (Ècole Privèe Saint-Joseph) и старшая – католический колледж Св. Марии (Collège Sainte Marie).
Цветаевой это очень не нравилось, хотя она сама водила сына в школу и учила с ним уроки: “Целый день, по идиотскому методу франц<узской> школы, отвожу и привожу, а в перерыве учу с ним наизусть, от чего оба тупеем, ибо оба не дураки. Священную Историю и географию, их пресловутые «rеsumе»…” – ворчала она в письме к Вере Николаевне Муромцевой-Буниной.
Католические школы и колледжи тогда, как и в наши дни, считались более престижными, чем простые государственные. И образование давали более основательное, и порядка там было больше. Принимали туда не только католиков, и католицизм ученикам не особенно прививали. По крайней мере, и Мур, и учившийся в католическом колледже Алексей Сеземан выросли атеистами.
В СССР Мур сменит несколько школ. Только за первый год – четыре. Первой была школа в Болшево, куда семиклассник Мур ходил полтора месяца. Самое начало учебного года он пропустил из-за поездок в Москву, когда пытался поступить в художественную школу, а в начале ноября Цветаева с Муром бежали из Болшево.
В Голицыно Мур поступил в железнодорожную школу. Учился он там, как мы помним, немного: две учебные четверти, – причем большую часть уроков пропустил по болезни. Но в перерывах между гриппом и воспалением легких, воспалением легких и свинкой всё же получил достаточно хороших оценок, чтобы произвести должное впечатление на учителей: “Уроков я не делаю – все слишком легки, я и так получаю хорошие отметки”663664, – писал он в апреле. Трудности были лишь с математикой, но Цветаева позаботилась о репетиторе для Мура: математикой с мальчиком занимался завуч голицынской школы.
В те времена из класса в класс переводили по итогам экзаменов. Мура перевели в восьмой класс без экзаменов. Только иностранный язык он должен был сдать уже в Москве, для чего ему пришлось искать школу. В большинстве школ преподавали немецкий, который Мур немного знал, но не так хорошо, как французский. 24 августа он поехал в 120-ю школу – сдавать экзамен по французскому. Сдал, разумеется, на “отлично”. Интересно другое. 120-я школа находилась тогда в Трехпрудном переулке. Дом Цветаевых давно разрушили, но все-таки это были родные для семьи места. Только вот Мур о таких вещах и не вспомнил. Он пишет, что заблудился, пока искал этот Трехпрудный.
Когда Цветаева с Муром переехали в Москву, Мур, как мы помним, хотел попасть в 167-ю школу. Сначала потому, что туда собирался Митя, затем потому, что она считалась престижной. Цветаева говорила сыну: “Тебя устроят, тебя устроят”. Но Мур, не полагаясь на мать (о ее непрактичности он писал часто), обратился к Тарасенкову и Пастернаку. На Бориса Леонидовича он не очень надеялся, считая его также непрактичным. Вопреки опасениям Мура, Пастернак достал в правлении Союза писателей (у Павленко) ходатайство о зачислении Мура в 167-ю школу. Анатолий Тарасенков, со своей стороны, принес Муру ходатайство от журнала “Знамя”. Так соединенными усилиями цель была достигнута: Мура зачислили в 167-ю.
Впервые об этой школе Муру рассказал Митя: “…наикультурнейшая из школ столицы”. Он поведал Муру, будто это бывшая образцовая 25-я. Здесь Митя ошибся – образцовая 25-я стала не 167-й, а 175-й. Но судьбы двух соседних школ были в самом деле связаны.
