ИЗ ДНЕВНИКА ГЕОРГИЯ ЭФРОНА 5 ОКТЯБРЯ 1940 ГОДА:
Масса уроков. У нас в классе большинство почти ничего не делает, а я желаю учиться.
Хотя какой толк был от этого упорства? За часы, потраченные на математику, Мур мог бы прочесть, скажем, учебник по истории литературы для десятого класса, который Цветаева взяла для него у Евгения Борисовича Тагера (он был соавтором этого учебника). Георгий признавал, что школа (и французская, и русская) принесла ему “некоторые знания”, но “основной костяк – это костяк не школьный, а личных наблюдений, выводов и стараний”.688 Значит, Цветаева была права, и домашнее образование оказалось для сына самым ценным. Колоссальное количество книг, которые Мур прочитывал за год, никакой школьной программой предусмотрены не были. Более того, школа, скорее всего, только мешала ему читать, углублять свои знания по литературе – русской, французской, немецкой, английской, американской. Летом ему удавалось прочитать больше, чем в разгар учебного года, когда силы и время уходили на в общем-то бессмысленные занятия.
“Сегодня я с трудом выудил посик
[86] по геометрии – запутался в бредовых тангенсах, – пишет Мур 12 декабря. – Отвратительное ощущение, когда стоишь в классе у доски и отвечаешь какую-то геометрическую гадость, ничего не понимая”.
Мур одержал-таки над математикой победу. За третью четверть он получит “хорошо” и по алгебре, и по геометрии. Но не по физике: “Не переношу физики – и она меня тоже недолюбливает”, – напишет он сестре. В дневнике он выразился резче: “Какая гадость эта физика”.
Одно время Мура очень пугало черчение. Он даже договорился с одноклассником: тот чертит Муру, а Мур пишет ему сочинение по литературе. Но уже к концу второй четверти Мур освоился с черчением. Для одаренного, пусть и несостоявшегося художника этот предмет оказался не таким сложным. Уже в декабре Мур получает “отлично” за свои чертежи.
Трудным предметом оказалась география. Это удивляет лишь поначалу. География в восьмом классе предвоенной советской школы имеет мало общего с упоительными романтическими странствиями по другим странам, континентам, по далеким океанам и морям. В восьмом классе изучали экономическую географию СССР. Учебник очень скучный, особенно его первая часть – “Общая характеристика народного хозяйства СССР”. Много диаграмм, графиков, таблиц. Вопросы и учебные задания способны нагнать тоску на кого угодно:
“Как выросла наша промышленность в результате социалистического строительства?”
“Как изменилось в результате социалистического строительства место, занимаемое нашей страной среди других стран по общим размерам промышленности?”
“Какими чертами отличается наша промышленность от промышленности капиталистических стран?”689690
Поэтому Мур и внес географию в число самых нелюбимых предметов: “Я не люблю ни алгебры, ни геометрии, ни физики, ни химии, ни экономической географии – а всё остальное «принимаю»”.691
За приличные отметки по алгебре, геометрии, физике (Мур всё же умудрялся получать за четверть “посредственно”, а не “плохо”) приходилось жертвовать гуманитарными дисциплинами. По истории он нередко получал “посредственно”. Всю осень и зиму он балансирует между тройкой и четверкой и только весной начинает раз за разом получать “отлично”.
Иностранные языки давались Муру легко. В 167-й школе не было французского, преподавали английский, но Мур очень быстро начал делать успехи. Он вообще был способен к языкам. В Ташкенте 1942–1943-го Мур будет получать пятерки даже по узбекскому и станет в этом предмете одним из лучших учеников (в русской школе, конечно).
В московской 326-й
[87] преподавали французский. Мур даже немного огорчился, потому что надеялся продолжать учить английский. Но зато хотя бы с этим предметом было легко. Как легко было и с литературой.
Седьмой класс тогда завершался современной советской литературой.
[88] Причем не только стихами Маяковского (15 апреля 1940-го Георгий даже читал о нем доклад в голицынской школе), но и стихами Сулеймана Стальского. Максим Горький однажды назвал этого дагестанского поэта Гомером XX века. Востоковеды спешно сделали подстрочники с лезгинского оригинала, а русские поэты переводили по этим подстрочникам его стихи. Советские школьники потом их читали, учили наизусть. Мур, например, учил стихотворения Сулеймана Стальского еще в мае 1940-го.
Вот образ – ярче вешних роз.
В суровый год военных гроз
Товарищ Сталин нам привез
Подарок красный, Дагестан.
В краю ущелий и долин
Раскрыл он свой большой хурджин,
Дал Ленин горцам дар один —
Ты стал советским, Дагестан.
[89] Программа восьмого класса возвращала школьников к русской и европейской (Мольер, Байрон) классике. Учебный год начинали с русского фольклора, читали былины, “Слово о полку Игореве” – и резкий скачок в восемнадцатый век: Ломоносов, Кантемир, Фонвизин, Радищев, Державин, Карамзин. Дальше – русский золотой век: от “Светланы” Жуковского до “Евгения Онегина”, “Медного всадника” и “Героя нашего времени”.
Первые оценки Мура в новой школе – по “Слову о полку…”. Чтение Мура показалось учителю невыразительным, и он получил тройку, точнее, “посредственно”. Мур был возмущен и даже поспорил с учителем, а потом сожалел, боялся, как бы не испортить пререканиями с начальством свою репутацию. В школе он был дисциплинированным, по поведению (а была и такая оценка) неизменно получал “отлично”. И в литературе вскоре реабилитировался, написав сочинение на восемь страниц о том же “Слове…” и его отличии и сходстве с былинами – другие писали по две-три страницы. А 20 ноября Мур получил возможность блеснуть. В школьную программу входил мольеровский “Мещанин во дворянстве”, и Мур написал шесть с половиной страниц о пьесе Мольера и о французском классицизме в драматургии. Учитель назвал это сочинение “замечательным и из ряда вон выходящим”. Он даже решил, что Георгий Эфрон, должно быть, старше одноклассников, на что Мур с достоинством ответил, что ему только пятнадцать лет. С этого времени Георгий идет от одной пятерки к другой. Получает “отлично” и за державинский “Памятник”, и за пушкинского “Медного всадника”. Ему поручают доклад “Общество столицы в «Евгении Онегине»”. Мур долго будет его готовить и прочитает с большим успехом.
Мур несколько опасался занятий по русскому языку, так как не знал правил, но писал грамотно и получал “хорошо” и “отлично”. Весной он уже настолько был уверен в себе, что снова поссорился с учителем. Тот решил прокомментировать строчку Пушкина:
