Красивая жизнь
В тридцатые годы предпринимательство еще не было уничтожено вовсе. Услуги частных портных ценились столь же высоко, как и услуги частных врачей. Дорогую и дефицитную ткань отдавали мастеру. В 1940-м еще жива была “русская Коко Шанель” Надежда Ламанова. До революции она одевала великую княгиню Елизавету Федоровну, сестру императрицы. Обычной клиентурой Ламановой были богатые купчихи, жёны, дочери, содержанки фабрикантов, богатых торговцев, сахарозаводчиков. Теперь она одевала актрис привилегированных столичных театров и жен дипломатов. Ольга Книппер-Чехова была постоянной клиенткой Ламановой и в двадцатые, и в тридцатые: “У меня новая шубка, очень приятная и элегантная, шила Ламанова, и очень легкая”715, – хвастается Ольга Леонардовна Марии Павловне Чеховой в апреле 1936-го. К гастролям на Дальнем Востоке Ламанова сшила актрисам крепдешиновые платья разных цветов. Софья Пилявская носила лимонное платье, Ольга Лабзина – розовое.716 Для актрис МХАТа шили и Александра Лямина, Елена Ефимова, тоже очень известные, престижные и дорогие мастера, и Варвара Данилина, которая позже, в послевоенное время, станет самой дорогой портнихой Москвы: у нее будут одеваться Любовь Орлова и Ольга Лепешинская – любимицы самого Сталина.
Кроме того, среди государственных ателье, что шили наряды и бельё советским гражданам, были и элитарные. В ателье на Кузнецком Мосту заказывали одежду для сотрудников Наркомата иностранных дел. На Пушкинской улице (Большой Дмитровке) в ателье Дома моделей Мосторга работала Ревекка Ясная. Она шила только для избранных, для советской элиты. Были свои знаменитости и среди обувных мастеров, которых язык не поворачивается назвать просто сапожниками: Гутманович, Барковский и другие.
Но настоящий предмет роскоши – личный автомобиль. Даже наркомы и командармы обычно ездили на служебных машинах. Зато своя машина была, скажем, у Михаила Габовича717, премьера Большого театра. Разумеется, был автомобиль у Валентины Токарской, звезды мюзик-холла, а затем актрисы Театра сатиры. Она была столь эффектной и так хорошо одевалась, что до сих пор жива легенда, будто бы Токарская – самая богатая актриса предвоенной Москвы.
Автомобиль с личным шофером был у Евгения Петрова (Катаева), причем уже в ноябре 1937-го718, хотя номенклатурный пост главного редактора “Огонька” он займет лишь в 1938-м. “Мой первый синенький «фордик» в подарок по случаю рождения дочери привез из Америки Женя Катаев – Евгений Петров”719, – вспоминала Эстер, жена Валентина Петровича Катаева.
Борис Пильняк сам управлял автомобилем. В 1936 году он в своем открытом автомобиле повез Анну Ахматову из Ленинграда в Москву. Где-то недалеко от города Калинина (так с 1931-го называлась старинная Тверь) машина сломалась. Колхозники окружили автомобиль советских господ и чуть было не расправились с писателями: “Это – дворянка <…>, не видите, что ли?” – с ненавистью кричала одна баба. Пильняк зарабатывал своими книгами 3200 рублей в месяц720 – в десять раз больше простого работяги.
[96] По советским понятиям он, конечно же, барин. Но даже такие успешные, богатые москвичи казались скромными служащими рядом с грузинскими писателями. На родине вождя народов писатель зарабатывал 20 000 – 30 000 в месяц, для тех времен – доходы фантастические, невероятные. Впрочем, такие богачи встречались и в Москве, особенно среди драматургов. Говорили, будто Николай Погодин зарабатывал по 40 000 в месяц721722. Чуть ли не во всех драмтеатрах страны шла его пьеса “Человек с ружьем”, а в 1938-м по ней и кинофильм сняли; роли, включая эпизодические, играли звёзды кино, эстрады и лучшие артисты советских театров: Максим Штраух, Серафима Бирман, Фаина Раневская, Зоя Федорова, Марк Бернес, Николай Черкасов и еще многие. В 1940-м Погодин как раз завершил свою новую пьесу – “Кремлевские куранты”, она станет столь же известной и умножит богатство и славу драматурга.
Преуспевающие советские писатели были до такой степени благополучны, что их, пожалуй, можно было без особенных опасений выпускать за границу (хотя опасения всё же были, а потому жёны и дети оставались в СССР, пока мужья и отцы ездили в Париж или Нью-Йорк).
Евгений Петров в СССР в начале тридцатых (сразу после голодомора!) жил так, что, путешествуя по Америке, мог вполне искренне скучать не только по оставшимся в Москве родным, но и по московским деликатесам: “Американская кухня мне безумно надоела, – писал он. – Всё здесь добросовестное, умеренное по цене, чистое, но на редкость безвкусное. <…> Хочу домой, в Москву. Там холодно, снег, жена, сын. Приходят симпатичные посетители, звонят по телефону из редакции. Там я каждый день пил хороший чай, ел икру и семгу. <…>…щи со сметаной или бефстроганов”.723
У советских писателей уже тогда был свой закрытый ресторан, очень хороший и относительно недорогой. Там, по словам его многолетнего завсегдатая Юрия Олеши, “весь обед стоит столько, сколько в «Национале» вешалка”.724 Об этом ресторане все знают по роману “Мастер и Маргарита”, где упоминаются и куриные котлеты де-воляй, и шашлык по-карски, и “порционные судачки а натюрель”, и стерлядь в серебристой кастрюльке, переложенная “раковыми шейками и свежей икрой”, и “яйца-кокотт с шампиньоновым пюре в чашечках”, и “перепела по-генуэзски”, и “филейчики из дроздов”, да еще с трюфелями. Последнее – не преувеличение. Трюфели не было необходимости везти из буржуазных Франции или Италии. Белый трюфель для лучших московских ресторанов собирали в Ивановской и Московской областях, главным образом под Александровом и Загорском.
Сам Михаил Афанасьевич, судя по дневнику его жены, предпочитал все-таки “Метрополь”, но бывал он и в писательском ресторане: “Прелестно ужинали – икра, свежие огурцы, рябчики, – а главное, очень весело. Потом Миша и Борис Робертович играли на биллиарде с Березиным и одну партию друг с другом, причем Миша выиграл. Потом встретили Михалковых и с ними и с Эль-Регистаном пили кофе. <…> В общем, чудесный вечер”.725
Наряду с артистами и писателями в элиту советского общества входили и спортсмены, в первую очередь – футболисты ведущих клубов. Футбол стал народной игрой еще в двадцатых. В те годы любители, энтузиасты футбола собирали первые команды, а зрители скидывались по рублю или два, чтобы оплатить аренду футбольного поля. Оставшиеся деньги распределялись между игроками. И оставаться этих денег стало так много, что уже тогда лучшие игроки зажили как богатые нэпманы.
Официально советские футболисты вплоть до 1990-х считались любителями. Одни числились токарями и фрезеровщиками на заводах, где появлялись разве что в день зарплаты. Другие значились студентами, хотя преподаватель мог встретить их на стадионе или в ресторане (после удачного матча), но никак не в аудитории или библиотеке. Между тем уже перед войной футбол в СССР был фактически профессиональным спортом. По крайней мере в классе “А”, как называлась высшая лига советского футбола.
