Так постепенно – при декларируемом равенстве, при демонстративной скромности Сталина и его соратников – в сталинском Советском Союзе сформировалось общество иерархическое, с неофициальным, но вполне очевидным делением на простых, небогатых и непривилегированных людей и новых господ.
[97] На это не могли не обратить внимания иностранцы. Андре Жид с сожалением писал о том, что советское общество всё более “обуржуазивается”, а правительство это одобряет и поощряет. И отношения между людьми далеки от коммунистического братства: “Как может не коробить то презрение или, по крайней мере, равнодушие, которое проявляют находящиеся или чувствующие себя «при власти» люди по отношению к «подчиненным», чернорабочим, горничным, домработницам…”
Ромен Роллан не старался глубоко изучить советское общество, ограничился довольно поверхностными наблюдениями. Однако и ему неравенство бросилось в глаза, особенно когда его привезли из Москвы на подмосковную дачу Горького. Он заметил различие между одноэтажными избушками простых крестьян и “виллами”, где живут “руководители и их гости или же благосклонно принимаемые писатели”. Ромен Роллан обратил внимание на широкие мощеные дороги: “«Куда они ведут?» Отвечают: «К дачам»”. Вдоль дорог стоят милиционеры, они также скрыто наблюдают из леса <…>. На горизонте вырисовывается стоящий в лесу красивый белоснежный санаторий. Спрашиваю, для кого он. Отвечают: «Для высокопоставленных членов правительства». Спрашиваю, что сделали с огромным укрепленным поместьем нефтяного короля Зубалова? Отвечают: «Там дачи и зона отдыха для того же высокого общества». По дороге встречаем машину Бориса Пильняка, у которого, как и у других писателей, тоже есть дача в окрестностях Москвы: многие писатели, как и Пильняк, теперь имеют машины. Но мы также встречаем по дороге мужиков и рабочих, которые бросают на нас мрачные взгляды, какая-то старая женщина показывает нам кулак”.737738
“Я настолько похож на иностранца…”
Ари Штернфельд
[98], инженер и ученый, теоретик космонавтики, много лет прожил в Польше, во Франции, Бельгии. Учился в Ягеллонском университете (Краков), в Институте электротехники и прикладной механики в Нанси, в докторантуре Сорбонны. Штернфельд, убежденный коммунист, переехал в Советский Союз и, прожив несколько лет в Москве, попытался поступить на работу в Уральский индустриальный институт (Свердловск). Показал свои документы. Начальник отдела кадров с ужасом посмотрел на дипломы иностранных вузов и… вызвал милицию.
Андре Жид поражался наивности советских школьников, которые всерьез спрашивали его: есть ли во Франции детские сады? А школы тоже есть? Очень удивлялись, узнав, будто во Франции, оказывается, есть даже метро и трамваи: “Для них за пределами СССР – мрак. За исключением нескольких прозревших, в капиталистическом мире все прозябают в потемках”.739740
Конечно, далеко не все были столь наивны, тем более москвичи, которые хоть изредка, но видели иностранцев своими глазами. Тем не менее не только в сталинской Москве, но и во всем предвоенном Советском Союзе иностранец – фигура амбивалентная. Он или враг и шпион, или, напротив, представитель высшего общества, белая кость.
Если верить Анатолию Рыбакову
[99], в тридцатые годы появились девушки, мечтавшие выйти замуж за иностранца. Для Вики, профессорской дочки из “Детей Арбата”, иностранцы привлекательнее, чем даже советские летчики и авиаконструкторы. Лучше всего “родовитый англичанин, богатый француз, даже легкомысленный итальянец, то есть Париж, Рим… Годится швед – потомок спичечного короля, голландец – потомок нефтяного. Они только числятся шведами и голландцами, а живут в Лондоне и Париже. Стать женой Эрика – девчонки умрут от зависти, для них турецкий шашлычник – уже принц”.
Уехать с иностранцем за границу в то время очень трудно, приходилось довольствоваться ролью любовниц, содержанок. Такие девушки часто бывали в дорогих ресторанах, особенно в “Метрополе”. Татьяна Окуневская видела там “много красивых, разодетых русских женщин, и все они были с иностранцами, и со старыми, и с уродливыми, и с черными”.741742 По ее словам, эти русские дамы были у “иностранцев на содержании”. Уезжая, иностранцы передавали “своих дам” вновь приехавшим.
До настоящего низкопоклонства перед всем заграничным (как в СССР семидесятых – восьмидесятых) было еще далеко. Но все-таки иностранец отличался от советского человека и более дорогой одеждой, и яркими аксессуарами. Школьники в Болшево окружили Мура, который с удовольствием показывал им свою коллекцию заграничных самопишущих ручек. Лидия Либединская вспоминает детей австрийских и немецких антифашистов, которые появились в их школе. Они почти не говорили по-русски, получали “отлично” только по немецкому языку, зато одеты были куда наряднее советских детей, а кроме того, “у них были лакированные ранцы и прекрасные письменные принадлежности”743. Так самой жизнью формировался стереотип об иностранцах, которые непременно богаты и живут в каком-то другом, особом мире. Стереотип этот просуществует несколько десятилетий. Только на рубеже XX–XXI веков разбогатевшие россияне наконец-то будут носить “Armani” и “Prada”, “Dolce&Gabbana” и “Hugo Boss”, сядут за руль “Audi”, “Lexus” и “Mercedes”. Лишь тогда рухнет этот, в сущности, глубоко антирусский стереотип.
А для московских модников тридцатых иностранец был образцом для подражания. Из-за границы непременно привозили или модную одежду, ткань на платье, или даже пряжу. Цветаева привезла из Франции несколько клубков шерстяной пряжи – белой, голубой, желтой. В августе 1941-го она попыталась в Чистополе эту пряжу продать. “Я никогда таких не видывала, – вспоминала Лидия Чуковская. – Словно не шерсть, а нежный склубившийся дым – клубки, пушистые, мягкие, так и просились в руки, их так и хотелось гладить, будто цыплят, котят”744.
Те немногие русские писатели и артисты, что могли выезжать за границу, тратили доступную валюту в бутиках и универсальных магазинах. Илья Ильф, впервые приехав в Париж, купил жене жакет, юбку, четыре вуали, крокодиловую сумку, браслет, перья для шляпы, два пояса (кожаный и резиновый), коробку пудры и пудреницу в чехле, две коробочки румян и две коробочки черной краски для ресниц745. Там же, в Париже, Евгений Петров купил жене шляпку (два часа выбирал), туфли и ткань на платье746. 1 июля 1935-го на вечере, посвященном двадцатилетию Камерного театра, Ольга Книппер-Чехова произвела фурор своим парижским туалетом и меховым манто. Поездка за границу – бесценная возможность приобрести наряд, которому будут завидовать все. “Франки летят как пух… Хорошие вещи очень дороги”747, – жаловалась Ольга Леонардовна во время парижских гастролей МХАТа в 1937-м. Но всё же она купила себе пальто за 1075 франков, “две шляпки, немного белья”748. Московские актрисы раскупали роскошные, хотя и недолговечные платья из ламе – особого сорта парчи, которую выделывали тогда из натурального шелка, прошивая его металлическими нитями. Люди попроще, попав за границу, покупали одежду, которая служила им потом годами. Павлику из “Московской книги” Юрия Нагибина дядя привез “из-за границы изумительный пуловер, фисташкового цвета рубашку, в тон ей галстук и серые гетры. Грубошерстные мосторговские брюки, тщательно отутюженные, не портили ансамбля”.749 На фоне своих друзей, одетых в перешитые отцовские толстовки, Павлик выглядел великолепно.
