В июле он будет размышлять: стоит ли Валю хотя бы “полапать”? То есть они с Валей уже месяц вместе, но до хоть сколько-нибудь интимных прикосновений так и не дошло. Тем более – до настоящего секса: “Я знаю, что я очень сладострастный, <…> есть женщины, которые меня страшно возбуждают: мне хочется добиться обладания сразу, на месте. <…> Валя мне нравится <…>. Но я не представляю себе ее лежащей и стонущей подо мной”.875876
Значит ли это, что Валя нравилась ему только “духовно”, “платонически”? Очевидно, нет. Даже зимой, когда Мур видел Валю только в школьных коридорах, она очень его волновала. Но когда мечта обладать женщиной уже могла осуществиться, Мур испугался. Начал оттягивать долгожданное сближение. Возможно, Валя и здесь могла бы сделать первый шаг, но был ли у нее самой хоть какой-то опыт?
Валя была на год или полтора старше Мура. Еще зимой Юра Сербинов хвастался, будто бы он сам с Валей “трелевале” и что она “за 50 копеек пойдет с кем хошь”. Это была очевидная неправда, но Мур тогда Валю не знал, поэтому Сербинову поверил. Интересно, что Цветаева тоже подозревала бедную Валю в распущенности, ревновала сына. Помните? “Потому что она не я”.
В июне 1941-го Цветаева жаловалась Марии Белкиной, будто Мур “становится совсем неуправляемым, что он дружит с какой-то девушкой <…>, что девушка ему не пара – малообразованна, недостаточно интеллигентна, у нее дурной вкус, она старше Мура, опытнее его и явно через многое прошла”. Мария стала убеждать ее, “что Муру уже шестнадцать лет, а дать ему можно и двадцать, и что ведь всё равно рано или поздно…
– А я смотрю на это иначе”877, – перебила Белкину Цветаева.
Она считает “твоего брата-красавца грудным младенцем”878, – писал Муля Гуревич Але Эфрон, явно усмехаясь.
Даже тех немногих сведений, что известны о Вале, достаточно, чтобы понять: Валя в самом деле любила Мура. Осенью 1941-го она будет доставать ему хлеб. Когда в Ташкенте 1942–1943-го Мур будет жить впроголодь, пришлет ему деньги.
25 февраля 1942-го она отправит Муру в Ташкент письмо, в котором упрекнет его, что он не писал ей три месяца, вообще не давал о себе знать. А потом, в постскриптуме, попросит Мура: “…вышли мне свое фото, не спрашивай, зачем оно мне, приедешь, тогда узнаешь. А пока высылай фото в ответном письме. Пиши мне часто, как дневник, пусть твои письма ко мне будут дневником твоей жизни. Вернешься, по письмам будем вспоминать прошедшие дни, в далеком от Москвы Ташкенте”.879
Так может написать только влюбленная девушка. Валя заботилась о Муре, хотела быть с ним рядом, но не умела или не могла его просто соблазнить. Вопреки болтовне Юры и опасениям Цветаевой, Валя оказалась девушкой скромной. Вряд ли она была уж вовсе наивной, не зря же читала Фаррера. Быть может, в душе она могла мечтать о таком развитии событий: “Фьерс увидел в зеркало брошенный украдкой взгляд, странную усмешку. Тогда совершенно просто подошел к ней сзади и схватил ее в объятия”.880 Или даже о таком: “Мевиль сразу овладел губами своей спутницы. Элен без всякого жеманства, откровенно отвечала на ласки. Они слились в продолжительном поцелуе”.881
Герои “Цвета цивилизации”, самого известного романа Клода Фаррера, – распущенные негодяи, стремящиеся только к наслаждениям и удовольствиям. Мур смотрится на их фоне святым Франциском. Вот только какую девушку обрадует кавалер-монах?
Футбол
“Уменя два новых увлечения. Одна девица и футбол”882, – пишет Мур сестре 19 июня 1941 года.
Последняя попытка стать “своим” – внезапное и короткое увлечение Мура футболом. 5 июня 1941-го Мур вместе с Юрой Сербиновым впервые в жизни пошел на матч. Видимо, Юра его и пригласил. Мур уже давно сдал все школьные экзамены, а потому мог отдыхать с легким сердцем. Отдыхать, как настоящий советский человек.
В тот день московские динамовцы принимали команду “Стахановец” из города Сталино
[143]. Было очень холодно для начала июня – 11 градусов, к тому же во время матча начался проливной дождь. Но на входе была толкучка – 65 000 зрителей. Это значит, что все 53 000 сидячих мест были заняты, а часть зрителей разместилась на верхней площадке, которая шла по периметру стадиона. Однако Мур не жаловался ни на толпу, ни на погоду. Он был очень доволен: “Я теперь интересуюсь футболом и «болею» как следует”.883 Впрочем, в письме к Але он заметит, что болеет “за кого попало”. То есть настоящим болельщиком Мур не стал.
Футбол – главный вид спорта в сталинской Москве, да и во всём Советском Союзе. Целые толпы шли на стадион “Динамо”, заполняя трибуны на матчах чемпионата и кубка СССР. А когда в Москву в 1937-м приехала сборная Басконии, то на ее первый же матч с московским “Локомотивом” зрители подали около миллиона заявок на билеты, и это при том, что стадион “Динамо” вмещал только 80 000 (считая и стоячие места верхней площадки).
Кто сильней: “Спартак” или “Динамо”?
Кто возьмет: “Динамо” иль “Спартак”?
Целый день гадает всё упрямей
Мой сосед, милейший мой чудак!
Он вдогонку мчится за трамваем,
Он хватал билеты на лету.
В октябре дождливом или в мае
Всё равно – он на своем посту.884
Нет, не прав был поэт-краснофлотец Александр Ойслендер. Чудак – это не болельщик. Скорее наоборот: чудак – тот, кто вовсе не любит футбола, не знает футбола. Популярность этой игры росла с каждым годом. Стадионы давно не вмещали всех желающих посмотреть на матчи “Спартак” – “Динамо” (Москва), “Динамо” (Тбилиси) – “Локомотив” (Москва), ЦДКА – “Крылья Советов”. Миллионы болельщиков, не попавших на стадион, включали радиоприемники, надеясь услышать хриплый голос Вадима Синявского, который прославился на всю страну своими репортажами с футбольных полей.
Футбол вроде бы не так уж нужен был советскому государству. Его значение для военной подготовки неочевидно. Гораздо важнее – стрелковый спорт (готовить снайперов), лыжные гонки (Финская война доказала, что бойцов для лыжных батальонов нужно специально готовить), бег по пересеченной местности, борьба, бокс и т. д. Но против народной любви не пойдешь. И народу пошли навстречу. Тем более что футбол так или иначе привлекал внимание к спорту. Да и сам товарищ Сталин ничего не имел против футбола. Николай Петрович Старостин еще в 1936-м организовал футбольный матч на Красной площади, на огромном войлочном ковре, сшитом спортсменами-спартаковцами. Показали Сталину. Сталину, в общем, понравилось.
Правда, у театра в Политбюро и Совнаркоме было заметно больше поклонников, чем у футбола. Зато настоящим футбольным болельщиком стал нарком внутренних дел Лаврентий Берия. Когда-то, если верить легенде, он и сам играл в футбол. А перед войной Лаврентий Павлович болел за тбилисское “Динамо”. В те годы болели рабочие и директора заводов, инженеры и врачи, художники и писатели, партийные и беспартийные, искренне верившие в коммунизм и Сталина, и лицемеры, вынужденно скрывавшие глубокую ненависть к Сталину, сталинизму и к порядкам сталинской Москвы. Но футбол объединял всех. Быть болельщиком – значит быть как все.
