Слова эти простые и понятные, но совсем не желанные. Отчего она так говорит? Отчего смотрит ласково, но не прикасается, не обнимает.
– Ты больше не любишь меня? – он сказал это, как ребёнок, который спрашивает у матери, любит она его или нет.
– Не люблю.
– Почему? Ты его полюбила? – Михаил начинал злиться из-за того, что она так спокойна.
Она молчала. Подошла, присела рядом. Положила ладонь ему на щёку и проговорила:
– Нет. Просто тебя, я никогда не любила.
– А как же? Но ведь ты вышла за меня замуж.
– Оттого, что барин приказал. Забыл ты, что ли? Забыл, как меня – либо в Сибирь, либо за тебя замуж? Ты забыл?
Он смотрел и понимал – вот когда аукнулось. Вот. Но что же делать теперь ему? Ведь он так её любит, а она просто говорит, что больше не придёт. Чтобы жил один, без неё.
А Люба почти понимала его мысли и старалась утешить.
– Живи с кем хочешь. Ты свободен.
– Мы венчаны! Мы супруги!
Она посмотрела на него так, словно царица, и сказала совсем уже по-иному:
– Барин повенчал, барин и развенчивать будет.
Глава 8
На Покров день барин с детьми и женой праздновать поехали к тёще и тестю в соседний город. Заодно сестёр Катерины навестить, что там же со своими мужьями, мелкими лавочниками, проживали. Сговорились все собраться на празднование у родителей. Гулянье получилось на славу. Три дня не показывались. Видно, хорошо случилось встретиться.
Тесть Егор Пантелеевич по такому случаю чего только на стол не раздобыл. Детей и внуков богато потчевал. Подарки справные дарил. В общем, отпраздновали как надо.
На четвёртый день Петуховы домой засобирались, но так матушка Марфа Васильевна уговаривала Катерину ещё немного погостить, что не устояла та и осталась. Иван же Ильич домой поехал, дела, мол, важные. За три дня беспробудной пьянки с зятьями устал он и не хотел больше оставаться. Потому и сказался занятым.
Приехал под вечер, усталый. В дом вошел, на пороге матушку встретил.
– Ванюша! А где же Катенька с детками?
– У матери гостить осталась, ещё недельку.
– Это дело хорошее. Пусть погостит. Ну, как вы там, расскажи?
– Устал я, матушка. Три дня без продыху, то пили, то ели, ногами не двигаю. Отоспаться бы.
– Ну, иди, иди, – матушка не стала долго на пороге его держать. – Отдыхай сыночек.
Вошел в светёлку, навстречу Люба поспешает. Лицо приветливое. Остановился Иван Ильич, глянул на неё, прищурился и говорит:
– Через час придешь ко мне в опочивальню. Поняла?
И дальше пошел. У самого глаза слипаются. В спальне упал на кровать, и двинуться от усталости не может. Сквозь сон почувствовал, как кафтан с него стащили, сапоги. Чувствует, а двинуться не может. Лёг поудобнее и заснул.
Проснулся Иван, темно кругом. Ночь на дворе, за окнами ветер шумит, где-то за ставней завывает. Встал Иван с кровати и пошел по дому, туда, где в неширокой нише в стене Люба спит. Идёт он, смело так шагает. За угол вышел. Смотрит в полутьме, лежит она на просторной лавке, в одеяло овечье укуталась. Рубаха из-под одеяла видна и нога одна неприкрытая.
Подошел, сдёрнул одеяло, за плечо схватил.
– Я тебе что сказал?
Вскочила Люба, волосы растрепались, рубаха сбилась. Вначале не поняла, что и как. Потом отстранилась.
– Уйдите, барин, а то зашумлю.
– Я тебе зашумлю, сразу на свинарник отправишься! А Мишку твоего как пить дать в солдаты отдам, на двадцать лет. Тогда думай, шуметь или нет.
Он потащил её в свою спальню. Как зашел, толкнул на середину комнаты, а сам дверь на запор закрыл.
– Ну что, будешь шуметь?
– Вы, барин, если силком собираетесь, то я ведь и садануть могу. Не сомневайтесь.
– Я ведь тоже могу, только побольнее.
Она затихла. В темноте плохо видно выражение её лица, но он чувствовал горячее дыхание совсем близко, и это подстегнуло. Он схватил её за плечи, бросил на кровать. Она попыталась встать и стукнула его несколько раз по лицу. Он почувствовал – эти удары разозлили ещё больше и он уже не помнил себя. Он рвал её рубаху, а она молча покрывала его ударами. Она не кричала, не плакала, не говорила, не просила. Только тихо и ожесточённо сопротивлялась.
Но силы были неравны. В какой-то момент Люба выбилась и перестала сопротивляться. И тогда Иван уже не мог остановиться. Он вкладывал в движения всю свою мощь. Словно ярость, какую разбудила в нём эта девица, в безумном порыве вырывалась и поглощала всё её тело. Иван чувствовал невероятное, отчаянное безумие. Чувствовал наслаждение от этой дикой ярости. Он хватался за лицо Любы и смотрел ей в глаза, что в темноте будто горели огнём. Иван пытался найти в них то же, что чувствовал сам, но этот огонь оказался иным. Он будто раскаленное железо, резал и уничтожал. Люба лежала совершенно ослабленная. Но огонь её глаз – почти убивал.
Когда Иван откинулся обессиленный, служанка ещё немного полежала, потом быстро встала и вышла.
Тихо – словно и не было никого здесь.
Как заснул, не помнит Иван. Проснулся в растерзанной кровати. Осмотрелся и позвал:
– Люба, Люба!
Глава 9
Дверь приоткрылась, Ольга Филимоновна с косой, выложенной вокруг головы, несмело заглянула. Пробежала взглядом по кровати, и на полном лице на какое-то мгновение отразился испуг. Но она быстро нашлась и совершенно спокойно спросила:
– Ванюша, что там?
– Где Люба? – прохрипел Иван.
– Так она, это, сказалась больной. Я её и отпустила. Отдохнуть маленько.
Иван сел на кровати.
– А кто прислуживать будет мне? Вы подумали? – закричал он.
– А как же, конечно. Сейчас Петька придёт тебя одевать.
Матушка быстро вышла, как видно, для того, чтобы больше не слушать грубых слов Ивана. Она-то точно знала, что сейчас к нему лучше не соваться.
– Петька?! – закричал Иван и вскочил с постели.
Быстро влез в штаны, сапоги он натягивал уже на ходу.
– Ты куда?! – вскричала мать, глядя на такое.
Она чувствовала неладное и почти начинала понимать, что происходит. Только теперь она увидала, ярость сына состоит не в том, что служанку нужно прогнать, а, наоборот, злился из-за того, что её он собирался вернуть.
Иван выскочил прямо в рубахе и в исподних штанах на двор и пресёк его с быстротой гепарда.
В хибару к Мишке он ворвался как лютый зверь и проревел первое, что стояло в уме:
– Люба!
